Русская Idea публикует предисловие книги «Украинский вопрос в русской патриотической мысли». Составитель сборника и автор предисловия – известный историк, исследователь русского консерватизма Аркадий Юрьевич Минаков. Мы поздравляем члена редакционного совета нашего сайта Аркадия Юрьевича с выходом книги и представляет вниманию читателей предисловие. Публикуется в сокращении.
***
Вопреки навязываемым в наши дни стереотипам «украинский вопрос» возник отнюдь не в 1991 г. после распада СССР, его истоки и родословная уходят в середину XIX века. Именно тогда, с появления в Киеве в 1845 г. так называемого Кирилло-Мефодиевского общества, можно вести родословную «украинизма»: сепаратистской (с точки зрения национально-государственного единства Российской империи) идеологии, изображающей одну из ветвей большого русского народа, традиционно называемых малороссами – как особый, отличающийся от русских украинский народ, нуждающийся в собственном языке, культуре и государственности.
В то время украинских националистов можно было, что называется, пересчитать по пальцам. Следствие 1847 г. по делу о Кирилло-Мефодиевском обществе показало, что в его составе было 12 человек, в том числе Н.И. Костомаров, Т.Г. Шевченко, П.А. Кулиш – культовые фигуры, родоначальники современного украинского национализма. Да и в дальнейшем число участников движения было сравнительно невелико. Русская государственно-патриотическая мысль немедленно отреагировала на появление этого феномена. В переписке и рецензиях В.Г. Белинского, публицистике славянофилов В.И. Ламанского и И.С. Аксакова, крупнейшего консервативного публициста и издателя М.Н. Каткова и авторов его круга, а в более поздний период – консерваторов и националистов второй половины XIX – начала XX века: блестящих публицистов Л.А. Тихомирова, А.С. Суворина, В.В. Розанова, М.О. Меньшикова, Д.В. Скрынченко, либеральных консерваторов П.Б. Струве и Н.А. Бердяева, русских консервативных мыслителей в эмиграции: евразийца Н.С. Трубецкого и видного религиозного философа Н.О. Лосского, последнего ученика академика С.Ф. Платонова – историка Н.И. Ульянова «украинский вопрос» был детально рассмотрен во всех его основных аспектах.
С самого начала русские консерваторы уловили потенциальную угрозу, которую несла идеология и практика «украинизма», прежде всего, его русофобскую и антиимперскую, антигосударственную составляющие и неизбывный культурный провинциализм. В этом их бесспорная историческая заслуга. Вопреки формируемому либералами и левыми радикалами господствующему общественному мнению, поддерживающему «украйно-фильство», Катков заявлял: «Пусть нас считают алармистами, … мы… не перестанем указывать на опасность, хотя бы только еще зарождающуюся; мы лучше хотим быть похожи на того моряка, который, заметив на небе черное пятнышко, принимает меры против бури, нежели на того, который начинает убирать парус, когда уже налетел шквал».
Едва ли не первым авторитетным критиком зарождавшегося украинского национализма стал В.Г. Белинский – литературный критик, чрезвычайно много сделавший для уяснения русским обществом значения поэзии А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя и др. гениев русской литературы того времени. Принадлежа к лагерю «западников», Белинский в то же время был несомненным русским патриотом-государственником. Обладавший безукоризненным эстетическим чувством, Белинский дал чрезвычайно резкие оценки поэтическим произведениям Тараса Шевченко, которые он оценил как культурно несостоятельные и бездарные.
К примеру, в рецензии на ключевую в творчестве Шевченко поэму «Гайдамаки», пронизанную романтизацией казачества, Белинский с иронией пишет: «Если… господа кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом очень ошибаются: их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам, – часто нисколько не народны, хотя и подкрепляются ссылками на историю, песни и предания, – и, следовательно, по всем этим причинам – они непонятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующего».
Тон рецензии Белинского местами буквально уничижающий: «Что касается до самой поэмы г-на Шевченко – «Гайдамаки», здесь есть все, что подобает каждой малороссийской поэме: здесь ляхи, жиды, казаки; здесь хорошо ругаются, пьют, бьют, жгут, режут; н у, разумеется, в антрактах кобзарь (ибо без кобзаря какая уж малороссийская поэма!) поет свои вдохновенные песни, без особенного смысла, а дивчина плачет, а буря гомонит…»…
Категоричность оценок Белинского объяснялась не только эстетическими требованиями, предъявляемыми критиком к художественным произведениям, но и неприятием нравственного облика «Кобзаря» («здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому») и тех по сути политических умонастроений, которые отчетливо прослеживались в поэмах Шевченко и которые сделали его кумиром украинских националистов: сепаратистских мотивов, ненависти к русской исторической государственности, в дальнейшем традиционных для украинского национализма фобий по отношению к русским, евреям, полякам. В частном письме П.В. Анненкову Белинский возмущается «пасквилями» «хохлацкого радикала», написанными на императора Николая I и его супругу, из-за которых Шевченко «послали на Кавказ солдатом»: «Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше». Единомышленника и соратника Шевченко, много сделавшего для популяризации его произведений, П.А. Кулиша, Белинский называет «скотиной из хохлацких радикалов», поскольку он «напечатал историю Малороссии, где сказал, что Малороссия или должна отторгнуться от России, или погибнуть».
Инвективы Белинского не были восприняты либералами и левыми радикалами, поскольку они, как правило, рассматривали украинских националистов как своих союзников по борьбе с самодержавием и империей.
В собственно консервативной публицистике, посвященной Шевченко, особенно выделялись статьи М.О. Меньшикова, ведущего публициста суворинской газеты «Новое время», стоящей на консервативных и националистических позициях. Меньшиков отмечал, что в Малороссии и России к началу XX в. возник «настоящий культ» Шевченко, причем о его поэзии «судят по некоторым лирическим отрывкам («Думы мои, думы…» и т. п.), переведенным по-великорусски и понятным даже без перевода». Однако полный Шевченко, без купюр, «оказывается, подобно Мицкевичу, ослепленным ненавистью к нашей государственности и народности… политическая поэзия Шевченко есть возбуждение к мятежу и к разрушению государства… Украиноманы, создававшие культ Шевченко, его лирикой и романтикой прикрывали в самом деле преступную пропаганду, почин которой в этой области принадлежит именно Шевченко», – писал Меньшиков.
В знаменитом «заповiте» («Завещании») Шевченко главными врагами украинцев провозглашаются «москали», утверждает Меньшиков: когда «польются реки человеческой крови, широкие, как Днепр, «батько Тарас» согласен встать из могилы, полететь на небо и признать Господа. “Похороните меня, – говорит он, – да поднимайте восстание, порвите кандалы и свободу свою окропите злою кровью врагов … ясно, что единственные вороги, которые стояли тогда в его воображении, были «москали», которые будто бы держат Украину в плену, а украинцев – в кайданах, то есть в кандалах»…
При этом Меньшиков допускал, что, проживи Шевченко подольше, он осудил бы свои «ошибки молодости», как это сделали Пушкин и Достоевский, но его ранняя смерть закрыла эту возможность, и потому Шевченко «надо брать, каков он есть: как политического агитатора, ибо – если говорить правду – именно этим он только и дорог озлобленному мазепинскому сепаратизму».
Эффективность такого рода «политической агитации» Шевченко по-своему высоко была оценена Меньшиковым: «Батько Тарас порядочно-таки посеял ветра в пустых головах кое-каких своих сородичей, и если когда-нибудь над мирной Украиной заревет ураган повстания, может быть, купель крещения народа русского, старый Днепр, и в самом деле окрасится братской кровью».
Следует признать, что приведенные оценки Меньшикова позволяют объяснить тот факт, что на современной Украине портреты «Кобзаря» часто соседствуют с портретами другого «национального героя» – Бандеры.
***
В 1860-1880-х гг. базовые идеи и культурные практики украинского национализма были подвергнуты критике славянофилами и консерваторами-государственниками. К ним относилась концепция историка Николая Ивановича Костомарова (в свое время основателя Кирилло-Мефодиевского общества) о существовании еще с Киевской Руси особой «Южнорусской народности», сформулированная им в статье «Две русские народности» (1861). Костомаров пытался доказать, что с глубокой древности существовали две русских народности, «южнорусская» и «великорусская», различающиеся по культуре, поведению, мировосприятию и т.д. При этом «южнорусская народность» наделялась Костомаровым таким свойствами как свободолюбие, тяга к федеративному устройству, терпимость к иным верам и национальностям, а великороссы, напротив, изначально тяготели к единодержавию, общинности в ущерб личной свободе, отличались национальной и религиозной нетерпимостью. Концепция Костомарова послужила отправной точкой для обоснования идеи особого украинского народа.
Второй базовой культурной практикой украинского национализма являлось стремление создать на основе малороссийского наречия русского языка особый украинский язык.
Подобные взгляды и устремления русские консерваторы подвергли жесткой критике. Так, видный славянофил и знаток истории славянских народов В.И. Ламан-ский доказывал, что три ветви единого русского народа – малороссы и великороссы с белорусами «при всех своих частных разногласиях, обоюдных несходствах и насмешках друг над другом образуют один Русский народ, единую Русскую землю, плотно, неразрывно связанную одним знаменем веры и гражданских убеждений».
М.Н. Катков, редактор консервативных изданий – газеты «Московские ведомости» и журнала «Русский вестник» – отмечал, что в великих европейских государствах, таких как Франция, Германия и Италия, «везде есть резкие особенности и местные наречия до такой степени своеобразные, что если бы не было общего государственного и литературного языка, то люди одной страны и одной народности не могли бы понимать друг друга и должны были бы разойтись на множество особых центров». В отличие от этих европейских стран в Российской империи русские как великая народность, в сравнении с европейцами, заключает в себе гораздо меньше «резких оттенков». «Ступайте по всей Русской земле, где только живет русский народ всех оттенков, и вы без труда поймете всякого, и вас без труда поймет всякий». Особенности малороссийского говора, которые Катков, разумеется, не отрицал, объяснялись им «несчастными историческими обстоятельствами», насильственным и временным соединением с Польшей, отрывом «Украй-ны» от «русского корня», что привнесло «полонизмы» в народный язык. При этом, утверждал он, Малороссия «никогда не имела особой истории (отличной от общерусской – ред.), никогда не была особым государством, украинский народ есть чистый русский народ, коренной русский народ, существенная часть русского народа, без которой он не может оставаться тем, что он есть».
И.С. Аксаков, отвечая на выпады «украйнофилов», отмечал, что Малороссия никогда не была страной, покоренной Россией, присоединенной к ней силой оружия, трактатов и т.п., напротив, она сыграла в российской истории блестящую и славную культурную роль: «Малороссия толкнула Москву на путь преобразований; Малороссия вызвала предшественников Петра и подготовила его реформы; без Малороссии не было бы ни Петра, ни его реформ, не было бы и Российской Империи как новой великой державы с ее всемирно-историческим значением». В дальнейшем, отмечал Аксаков, Малороссия «как бы исчезла и потонула в волнах Империи; но в этих волнах точно также потонула и допетровская Москва, как в московских волнах потонули все малые и большие северо-восточные потоки старой русской жизни»…
Консерваторы и националисты отстаивали точку зрения, что термин «Украина», усиленно вводимый в оборот украинскими националистами является исторически неверным, своего рода «подлогом» для того, чтобы отказаться от традиционного названия «Малороссия». Так, националист Д.В. Скрынченко в начале XX в. писал о том, что, с одной стороны, слово «украина» употреблялось в значении «пограничья» по всей России и «принадлежит всему русскому народу», производным от этого слова названием «украинец» можно было бы называть «не только малороссов, но и белоруссов (полочан), и псковичей, и калужан, и москвичей, т.е. всех тех, кого называют «москалями». С другой стороны, отмечал публицист, «слово «украина», так сказать, польского политического происхождения», потому что, «являясь общерусским и польским словом для обозначения окраины или пограничья государства или области, в таком именно смысле постоянно повторяется в польских и вообще южнорусских документах». Закрепление за Польшей Южной Руси «содействовало и большему закреплению за ней, как пограничной для польского государства областью, и термина «украина». Только в силу «многовекового владычества Польши над Южной Русью свое же русское слово «украина» … закрепилось … сравнительно прочно за Южной Русью».
При этом Д.В. Скрынченко (и в этом с ним были согласны представители всего консервативного лагеря) утверждал, что с общерусской исторической точки зрения предпочтительнее название «Малороссия». Название это ввели греки, «путешествовавшие в северо-восточную Русь, независимую и действительно великую, чрез эту Русь подъяремную и сравнительно малую», к XVII в. это название «привилось» – Малая Русь, Малая Россия. Сейчас же это название «обозначает племенное свойство народа и связывает последний с его предками, название же «Украина» отрывает народ от его древней истории, от предков и напоминает ему о самой печальной странице его истории – пребывании под владычеством Польши, с которым Малороссия всегда так напряженно боролась».
Разумеется, такая точка зрения была категорически неприемлемой для украинских националистов. Отречение от русского имени уже в начале XX в. доходило, говоря словами М.О. Меньшикова, до «политического психоза». Он отмечал: «Ни одно из инородческих племен – кроме разве поляков – не обнаруживает такой воспаленной ненависти к Великой России, как эти представители Малой Руси. Самые ярые из них отказываются от исторических имен «Россия», «русские». Они не признают себя даже малороссами, а сочинили особый национальный титул: «Украина», «украинцы».
Одной из самых острых проблем, если не самой острой, и для украинских националистов, и для русских государственников, консерваторов, патриотов и националистов являлся вопрос о создании особого литературного украинского языка. В изложении Каткова (вполне аутентичном) стержнем «украйнофильской доктрины» был тезис о том, что «малороссийский говор не есть только местное наречие русского языка, получившее свою нынешнюю физиономию вследствие только того, что в него вошла польская примесь, но что оно есть особый язык, точно также относящийся к русскому, как польский, чешский или сербский, и потому долженствующий иметь свою особую литературу, стать языком преподавания в школах и получить признание от государства».
Одним из первых подверг критике подобное представление об украинском языке В.Л. Ламанский. Он утверждал, что Малая и Великая Русь обоюдными усилиями выработали «общий литературный язык». Это произошло в силу того, что «наречия Малорусское и Великорусское не отличаются между собой множеством важных и разных особенностей». Эти особенности были в целом «незначительны, если не совершенно ничтожны» до конца XIV в. «и даже позже». Причем это относилось как к устной речи, так и к письменному языку. Последний имел «общий элемент Церковно-Славянский». Ламанский отмечал, что южнорусские ученые и писатели имели огромное, непосредственное влияние на русский язык «с конца XVII в. почти до самого Ломоносова», поскольку малороссы «господствовали» в церковной «иерархии, в школе и образованности. Они, заявлял Ламанский, «имели все средства образовать Русский литературный язык на Малорусской основе». В представлении Ламан-ского, общерусский литературный язык был создан Ломоносовым, который «принял наречие Московское, но в то же время признал всю законность и необходимость общего элемента Церковно-Славянского». Но и после Ломоносова, подчеркивал Ламанский, огромный вклад в развитие русского языка внесли многие даровитые писатели из Малороссиян и один гениальный – Гоголь. Поэтому русский литературный язык «есть плод исторической жизни всего Русского народа».
Один из отцов-основателей евразийства, выдающийся лингвист Н.С. Трубецкой, будучи уже в эмиграции, серьезно уточнил представления о вкладе малорусов в формирование общерусского литературного языка.
С его точки зрения, на рубеже XVII и XVIII вв. произошла «украинизация великорусской духовной культуры», причем «старая великорусская, московская культура при Петре умерла». Новая русская культура «является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры». Но при этом центр культуры переместился из Киева в Великороссию. В результате «культура стала ни специфически великорусской, ни специфически украинской, а общерусской». В XIX в. в развитии этой культуры принимали участие и представители «украинского племени»: «Нельзя выкинуть из русской литературы Гоголя, из русской историографии – Костомарова, из русской филологии – Потеб-ни и т.д.». Общий вывод, сделанный Трубецким, гласил: «Русская культура послепетровского периода является общерусской, и что для украинцев она не чужая, а своя – этого отрицать невозможно».
Исходя из такого понимания природы и происхождения общерусского языка, консерваторы в большинстве своем крайне негативно отнеслись к самой идее создания украинского литературного языка. К примеру, автор катковского «Русского вестника», А.А. Иванов, ссылаясь на языковую политику в Германии и Франции, утверждал, что, невзирая на различия в немецких и французских наречиях, которые «гораздо значительнее чем между малорусским и великорусским наречиями», тем не менее, обучение в этих государствах происходит не на диалектах, поскольку «есть только один литературный язык, и никому не приходит в голову сумасбродная мысль образовать там другие литературные языки». Соответственно, и «мы считаем, – подчеркивал Иванов, – положительно вредным обучение народа на местном языке».
Публицист «Русского вестника» справедливо считал, что цель такого обучения – «навязать народу понятие об его каком-то резком и совершенном отличии от Велико-руссов. Обучение на этом языке укрепляет самих деятелей в сепаративных тенденциях, побуждает их не ограничиваться обучением, а сделать это наречие литературным языком для всего населения Малороссии»…
Спустя несколько десятилетий либеральный консерватор и бывший «легальный» марксист П.Б. Струве констатировал сохраняющуюся искусственность «мовы»: «Сделать из украинского языка «ровню» языку русскому после двух последних столетий русской истории можно только искусственными мерами, искусственно-оборонительными и искусственно- наступательными»…
Публицисты «Русского вестника» оставили красочные описания методов внедрения украинского языка в крестьянскую малороссийскую среду. Так, по словам Каткова, в начале 1860-х гг. по украинским селам «начали появляться, в бараньих шапках, усердные распространители малороссийской грамотности и начали заводить малороссийские школы в противность усилиям местного духовенства, которое вместе с крестьянами не знало, как отбиться от этих непрошеных просветителей». При этом, свидетельствовал А.А. Иванов, «дети неохотно слушали учителей и на малорусские вопросы последних почти всегда отвечали по-русски…».
Для того чтобы оправдать создание подобных кустарных школ, энтузиасты украинской идеи заявляли, что они внедряют «мову» в крестьянскую среду лишь потому, что русский язык непонятен для малороссийских детей. С.С. Гогоцкий, русский философ с малороссийскими корнями, категорически опровергал подобные утверждения… «Весьма хорошо знаю, как не только сотни вместе со мною, но, подобно мне, тысячи детей, говоривших до 7-8 лет только на местном южнорусском просторечии, начинали потом учение без малейших затруднений по книгам на общерусском языке и все понимали так же, как понимали бы их дети, живущие в центральной России»…
***
Анализ текстов русских консерваторов, посвященных украинскому вопросу, приводит к выводу, что распространенное суждение о том, что он был вызван к жизни «польской интригой» и в целом «внешними факторами» нуждается в существенном уточнении. Да, бесспорно, славянофилы и Катков не раз подчеркивали особую роль поляков и Австрии в стимулировании украинского национализма… А в 1914 г. Меньшиков уверенно писал о том, что широкое распространение «мазепинства» с начала XX в. опирается на две базы – «на денежную поддержку Германии и на самую разнообразную поддержку Австро-Венгрии». И даже заявлял, что если Германия и Австрия всерьез готовы использовать украинский сепаратизм для разрушения единства русского народа, то «мы должны были бы воевать и с Германией, и с Австрией как с врагами, ведущими минный подкоп под наше государственное здание».
Мировая война представила бесспорные факты того, что многолетняя работа Австрии по подавлению прорусски настроенных галичан, и, наоборот, поощрению галицийских украинцев, дала свои плоды. Это привело к резкой радикализации как украинских, так и русских националистов. Д.В. Скрынченко писал о том, как в Галиции после отступления из нее русской армии, гали-цийские украинцы учинили расправу над всем, что было связано с русским именем и «все силы свои направляют на то, чтобы уничтожить не только все нити, связывающие их с русской культурой, но и все то, что сделано другими галичанами, держащимися русской ориентации». При этом он отмечал, что «галичанские» настроения характерны и для внутренних «мазепинцев»: «Когда местный, российский «украинец» Винниченко заявляет в московском журнале о том, что у «украинцев» нет никакого ни кровного, ни культурного родства с русскими, когда он оскорбительно бросает вызов русскому народу, считая его никчемным, неспособным к культуре, не давшим ничего миру, кроме грубой силы, то ясно, что «украинская» зараза закордонья становится угрожающей по отношению к самой России».
При этом консерваторы всё же очень большое значение придавали внутренним факторам, которые, с их точки зрения, если и не вызвали к жизни украинский национализм, то серьезно способствовали его развитию. Среди них первое место занимала космополитическая, лишенная национального сознания бюрократия. Люди, не имеющие в себе «живого чувства своей национальности … остаются безразличны в национальном отношении, и … это безразличие лишает их способности распознавать что полезно и что вредно для того государства, к которому они принадлежат». Катков впрямую говорил в 1864 г. о «правительственном содействии украйнофильству как делу безвредному», когда в «некоторых сферах» готовились решения о переводе Священного Писания и государственных актов на украинский язык, об обязательном введении украинского языка в народные школы, о распространении в народе книг на украинском языке за счет казенных денег. Если бы эти меры были реализованы, то это означало, по мнению Каткова, что «правительство на казенные средства помогало распадению России или создавало призрак, который стал бы вампиром целых поколений». И.С. Аксаков уточнял, ссылаясь на свидетельство Костомарова, что все вышеперечисленные инициативы имели «не только одобрение, но и горячую поддержку» со стороны бывшего тогда министром народного просвещения А.В. Головнина. Они не были реализованы «по причине вспыхнувшего вслед затем польского мятежа» и бюрократической интриге против министра.
В начале XX в. М.О. Меньшиков с горечью писал о самодовольной оптимистической бюрократии, которой свойственна пагубная привычка «никак не реагировать на острые явления жизни и прятать их под сукно, как страусы в пустыне при виде неприятеля прячут голову под крыло…».
***
Какие же пути решения украинского вопроса предлагали консерваторы? Надо сказать, что какой-либо целостной положительной системной программы у них не было. Отдельные публицисты в разные годы высказывали отдельные мнения на этот счет, причем ближе к 1917 г. среди них явно преобладали меры репрессивного характера…
Автор «Русского вестника» А.А. Иванов поставил вопрос о необходимости создания народных русских школ: «Пусть правительство и просвещенная часть общества открывают во всех городах и селах свои народные училища с хорошими учителями, положительно запрещая в них преподавание на малорусском наречии и употребление малорусских книжек». Если это произойдет, то «дело врагов нашего просвещения будет, наверно, проиграно». О том же по сути дела говорил и С.С. Гогоцкий, утверждая, что прежде всего необходимы «полное единение с центральной Россией, русские учебные книги на всех инстанциях обучения и такой взаимный обмен умственных сил и деятелей между Русским Севером и Русским Юго-западом, который бы наилучше упрочивал наше единство с центром России».
На этом же настаивал и П.Б. Струве, когда заявлял в статье, посвященной украинскому вопросу, о том, «что одна из главных, и образовательных, и практических задач начальной школы заключается в том, чтобы всякого русского приобщить к органу русской культуры, русскому языку, и что к этому нужно стремиться всеми разумными способами. Это нужно так же, как знание арифметики, это есть, если можно так выразиться, обязательная общегражданская грамотность». Кстати, эта статья, по словам Н.И. Ульянова, представляла собой «первый призыв, исходящий из “прогрессивного” лагеря» русскому общественному мнению «энергично, без всяких двусмысленностей и поблажек вступить в идейную борьбу с “украинством” как тенденцией ослабить и даже упразднить великое приобретение нашей истории – общерусскую культуру».
Однако решение о создании системы начального народного образования было принято спустя десятилетия, при П.А. Столыпине, и на практике не успело реализоваться из-за мировой войны и последовавшей революции. Время было упущено.
М.О. Меньшиков с тревогой писал о том, что в России нет ни одного «пригодного для школ учебника русской истории». Наряду с миллиардными тратами на создание флота и покупку племенных жеребцов следовало бы потратить несколько премий на создание «основного учебника русской истории, увлекательного и правдивого», привлечь самых талантливых ученых и публицистов для доказательства того, что «русское государство – до сих пор единственная возможная форма державной самостоятельности и белорусов, и малороссов».
Националист А.С. Суворин призывал позаботиться, прежде всего, о русском центре страны: «Необходимо его культурно крепить и возвысить. …Русский человек должен блистать образованием, а не отставать от окраин; русская промышленность, торговля и земледелие должны стоять как пример развития для окраин, а не завидовать и не зависеть от них. … Прочность России, ее долголетие и ее крепость зависят от прочности центра, от притягательной, внутренней, органической силы его». Примерно такую же позицию занимал и блестящий публицист «Нового времени» В.В. Розанов.
Показательно, что ни один из этих пунктов не был осуществлен вплоть до 1917 г., что является убедительным свидетельством того, что оценка консерваторами петербургской бюрократии была вполне точной. Власть начинала прислушиваться к консерваторам только в минуты смертельной для нее опасности, как это было в 1812 г. и в 1905 г. К февралю 1917 г. консервативное движение оказалось в силу различных причин расколото и деморализовано самой монархической властью и высшей бюрократией.
В условиях неумолимо надвигавшейся национальной катастрофы русские консерваторы и националисты сделали ставку исключительно на репрессивные меры против украинского национализма. Меньшиков призывал государственную власть «глядеть на украиноманство как на одну из злокачественнейших язв нашей внутренней жизни». Предельно жестко и недвусмысленно выражался по этому поводу Д.В. Скрынченко: «Российские украинцы – изменники и предатели наши и жаждут они лишь развала России, чтобы на ее костях создать «самостiйну, незалежну Украину». А раз таковы стремления российских украинцев, то надо раз навсегда задушить и ту культуру «украинську», которая жаждет гибели России. Хотя количество украинцев, домогающихся гибели России, ничтожно, однако оно существует, и раз эта кучка поставила вопрос о самом существовании России, то надо беспощадно, отбросив некую сентиментальность, раздавить эту предательскую кучку»…
Все самые зловещие предупреждения и пророчества консерваторов сбылись…
Н.С. Трубецкой в статье, написанной в 1927 г. подробно описал, как в независимой Украине придут к власти узкие и фанатичные краевые шовинисты, которые наложат на самостоятельную украинскую культуру свою «печать мелкого провинциального тщеславия, торжествующей посредственности, трафаретности, мракобесия и, сверх того, дух постоянной подозрительности, вечного страха перед конкуренцией. Эти же люди, конечно, постараются всячески стеснить или вовсе упразднить самую возможность свободного выбора между общерусской и самостоятельно-украинской культурой: постараются запретить украинцам знание русского литературного языка, чтение русских книг, знакомство с русской культурой. Но и этого окажется недостаточно: придется еще внушить всему населению Украины острую и пламенную ненависть ко всему русскому и постоянно поддерживать эту ненависть всеми средствами школы, печати, литературы, искусства, хотя бы ценой лжи, клеветы, отказа от собственного исторического прошлого и попрания собственных национальных святынь. Ибо, если украинцы не будут ненавидеть все русское, то всегда останется возможность кооптирования в пользу общерусской культуры…».
Украинский вопрос был существенно осмыслен русской эмиграцией. В статьях выдающихся русских религиозных философов Н.А. Бердяева и Н.О. Лосского, приведенных в сборнике, содержатся в предельно концентрированной форме уроки, которые должно вынести русское общество, в том числе и по украинскому вопросу. Эти незаурядные мыслители во многом следовали логике и пафосу дореволюционных консерваторов. К примеру, Бердяев, начинавший свою идейную биографию как «легальный» марксист, в 1918 г. писал немыслимые до революции для принадлежащего к «прогрессивному лагерю» деятеля признания: «Нужно прямо и решительно заявить – никакой великорусской культуры нет, как нет и культуры малорусской, есть только единая русская культура, объединенная великим русским языком, который не есть язык великорусский. Нет великорусской истории, есть лишь русская история».
Значительную часть сборника занимает монография эмигранта «второй волны», историка Н.И. Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма». Ульянов создал уникальный исторический труд, единственную по сей день монографию, в котором прослеживается фактическая история украинского националистического движения, его исторические предпосылки, его возникновение и развитие вплоть до начала XX в. … Если бы книга Ульянова была вовремя прочитана и усвоена как представителями «политического класса», так и научного сообщества, события на Украине 2014 г. как минимум воспринимались бы совершенно по-другому. Следует признать, что наше общество оказалось поразительно неинформированным в истории одного из острейших вопросов, от решения которого зависит судьба Русского мира…
Составитель и редакторы сборника оставили все авторские тексты без сколько-нибудь значимых сокращений и купюр. Это – требование элементарной научной добросовестности. Безусловно, некоторые тексты, как минимум, выглядят провокативно и спорно с точки зрения современного политического дискурса, поскольку им присущи характерные для той эпохи фобии, мифы, предрассудки и пр. Особенно это касается текстов русских националистов начала XX в., прежде всего, М.О. Меньшикова, в которых украинский вопрос иногда тесно переплетается с еврейским вопросом. Уместно заметить, что антисемитизм традиционно был свойственен той части Российской империи, которая впоследствии выделилась в независимую Украину. Речь идет, прежде всего, о нынешней центральной и западной Украине, где исторически антирусские и антисемитские настроения являлись неотъемлемой частью местной разновидности национализма.
Часть текстов сборника уже публиковалась в малотиражных сборниках и периодических изданиях. Но собранные вместе они представляют собою беспощадный и объективный анализ «украинства» как изначально антирусского проекта…