Претензии США, в просторечии формулируемые их собственными глашатаями как «уникальность», «незаменимость», «мы лучше всех», неизбежно сопровождаются присвоением права назначать тех, кто следует в кильватере их развития — правильными, а тех, кто пытается идти собственным путем — неправильными, неполноценными, неудавшимися. Эти претензии, то молчаливо, то шумно и взахлеб поддерживаются и сателлитной по отношению к США Европой. Если попытаться назвать такое отношение к миру более академично и исчерпывающе, мы получим претензию на цивилизационное доминирование.
Нынче слово «цивилизация» только ленивый не употребляет, и при этом кто во что горазд. Скоро, глядишь, если в соседних квартирах живут в одной — библиотекарь, а в другой — алкаш, станут говорить, что на одной лестничной площадке конфликтуют разные цивилизации, причем каждая стремится к доминированию… Вот недавно, в мае, известный Андрей Буровский на презентации своего роскошно изданного неподъемного по весу трехтомника «Биографии цивилизаций» договорился до того, что, с одной стороны, склонен выделять цивилизации чисто интуитивно, причем любую археологическую культуру готов признавать отдельной цивилизацией, а с другой, на предложение написать историю цивилизаций дальневосточных он неоднократно отвечал отказом, ибо «насекомые ему не интересны».
Тут, как говорится, медицина бессильна. Но это не отменяет того факта, что критерии вычленения цивилизаций — серьезная научная проблема, которую нам решать не здесь и не сейчас. Применительно же к современному миру самым правильным будет обобщить так: цивилизация — это ареал и продукт распространения определённой мировой этической религии и выросшей на ее базе культуры. Исламская цивилизация, буддийская цивилизация…
Доминирование — это по-русски господство. Зачем цивилизации господство? Можно сказать, что это некий естественный процесс. Конкуренция…
Но.
Конкуренция — это стремление опередить остальных при движении к некоей цели. Пытаясь что-то объяснить конкуренцией, мы тем самым постулируем, что цель у всех одна, и все только к ней и стремятся. Но если цели разные, речи о конкуренции в принципе быть не может. Даже пользоваться этим понятием — значит обманывать и себя, и других. В основе такого самообмана — милое всякому простому сердцу непризнание даже возможности равноправных ценностных альтернатив. Я хочу доминировать — стало быть, и все хотят. Если мне мешают — стало быть, со мной конкурируют.
Однако представьте себе того, кто ни сном ни духом не собирался конкурировать, но ему просто мешают быть собой. Он ощущает просто давление. И чем сильнее он хочет остаться собой — тем давление сильнее. Что ему приходится думать? Волей-неволей он придет к выводу, будто его непонятно за что ненавидят и хотят сжить со свету просто за то, что он есть. И действовать в отношении тех, кто оказывает на него давление, будет соответственно. И раньше или позже вызовет ответную ненависть. Какая уж тут конкуренция…
А ведь разница принципиальна. С конкурентом можно договориться к обоюдной выгоде. С ненавистным врагом договориться нельзя ни о чем.
Второй вопрос. Полезно ли доминирование?
Умнеет или глупеет человек, который господствует? Становится богаче духовно или беднее? Не зря ведь говорят, что власть развращает. Но и того хуже: она оглупляет. Что такое господство? Это неравновесность связей. От меня к остальным приказы, от остальных ко мне — рапорты об их выполнении. Если кто-то их не исполняет, я раньше или позже, особенно если я напыщенный болван и мой образ жизни, мои ценности представляются мне универсальными, заподозрю его в том, что он сам мечтает отдавать приказы, то есть метит на мое место. Если он мне скажет, что он думает совсем не об этом, а, например, душу свою спасает, я непременно начну подозревать его в обмане, лицемерии и коварстве, следовательно — в еще большей агрессивности, к тому же — хитро замаскированной, стало быть — еще более очевидной. В итоге картина мира в моей голове сделается донельзя упрощенной, а на реальные вызовы, сложности и неурядицы я буду реагировать все более неадекватно. Если в мире что-то не так — значит, меня просто плохо слушаются. Надо приказывать пожестче и наказывать за неисполнение построже.
Раньше или позже я стану полным дебилом и для всех окружающих — обузой.
Тот, кто господствует, перестает развиваться. И чем выше степень его господства, тем быстрее он ороговеет. Если у тебя рядом нет равноправного и уважаемого тобою самим ИНОГО — ты обречен на духовное вырождение. Любое твое заблуждение, любая ошибка, любое извращение будут доведены до предела, до абсурда, до катастрофы.
Именно так время от времени гибли или оказывались на грани гибели многие цивилизации. И спасались они тем, что можно для простоты назвать цивилизационными присадками.
Напрочь утративший смысл и перспективу развития Рим был спасен присадкой христианства и дал Западную Европу и Византию. Христиане покорили Рим силой духа — то есть тем самым, чем Рим когда-то по праву гордился и что он к тому времени напрочь утратил.
Окостеневший за пару тысяч лет безальтернативного циклического развития в изолированном углу Евразии конфуцианский Китай был спасен европейской присадкой. Прокисший, погрязший в коррупции, безнадежно архаичный, он у нас на глазах, исторически мгновенно, начал всерьез претендовать на возвращение себе утраченного шесть веков назад статуса ведущей державы мира. Потому что Европа в какой-то момент оказалась для Китая идеалом технического всемогущества, всемогущества средств, благодаря которым можно добиваться своих, исконно китайских целей, а коммунизм — жизнеспособной и продуктивной адаптацией конфуцианской системы управления к требованиям современности.
Экономические успехи сталинского СССР в начале тридцатых годов прошлого века изрядно впечатляли пришибленный кризисом буржуазный мир. И, когда Рузвельт провозгласил «новый курс», социалистическая (я бы даже сказал — сталинистская) присадка депрессивную Америку просто спасла.
В связи с проблемой доминировании я отнюдь не из некоей вульгарной политической ангажированности говорю, в первую очередь, о евро-атлантической цивилизации. Окажись реальной угроза господства, скажем, цивилизации конфуцианской — я бы сейчас разбирался с нею. Но покамест и такая перспектива, и все, ей подобные, выглядят довольно надуманными.
Я совершенно не представляю себе, например, глобального доминирования буддизма. Он для этого слишком отрешен от мирской пыли, от злобы дня. О господстве, скажем, православной цивилизации речи вовсе нет. Она на это не претендует, она долго и нелицемерно вытравливала собственную юную агрессивность уже потому хотя бы, что обе православные империи — Византийская и в особенности Российская — практически с самого своего зарождения были многонациональными и неподдельно мультикультурными, они привыкли уживаться с ИНЫМИ и даже духовно обогащаться за счет ИНЫХ. Знатоки мелочей, предпочитающие не видеть за деревьями леса, а деревьев за щепками и именно многочисленность сваленных в кучу щепок полагать настоящим знанием, разумеется, легко приведут примеры прямо противоположного свойства — но я говорю не о частных эксцессах, а о тенденциях, давших цивилизации основные и непреходящие черты характера.
И, конечно, что немаловажно, у православной цивилизации для мирового господства нет экономических и военных ресурсов.
Сейчас говорят и об угрозе доминирования исламской цивилизации. Это не очень корректно, это, по-моему, очередная попытка под личные фобии подвести научный базис. Грубо говоря, даже если «съест-то он съест, да к то ж ему даст»? Взрывать троллейбусы и править миром не одно и то же. Для господства нужны желание и возможность.
Если же серьезнее, то я мог бы много сказать о том, что доминировать стремится отнюдь не вся исламская цивилизация, или что источником исламского порыва господствовать является не собственная врожденная претензия, но естественный страх навеки остаться под чужим господством. Однако есть соображение посущественней.
Идиотское стремление подавить всех ИНЫХ возникает на определенном этапе у любой цивилизации. Это очень любопытный этап. Это переход от архаики к модерну. От простого мира, где никого, кроме тебя, нет, к сложному, когда тебе открывается все многообразие мира, вся его перепутанность, вся взаимозависимость несхожего в нем. В определенном смысле — вся его безнадежность, ибо в этом мире, оказывается, никто никому не может доказать своей абсолютной правоты.
Архаичные замкнутые миры очень просты, в каждом из них все живут по единым правилам. Но постепенно перед людьми открывается ошеломляющая, обескураживающая картина: оказывается, бывают иные боги, иные справедливости, иные правды. И это, вот ужас-то — не ненаказуемо! Мир теряет ясность, люди не знают, что петь, как любить, кому и для чего подчиняться.
Самой естественной первичной реакцией на это вдруг обнаруженное безобразие является стремление закрепить собственные обычаи жестокими мелочными законами и посредством внешней экспансии покорить или истребить всех ИНЫХ. Чтоб не отсвечивали. Это чистая психология.
Часть исламских стран находится как раз в точке перегиба. Что отнюдь не делает их уродами. Неторопливый, живущий на отшибе Китай значительную часть этого этапа прошел еще в имперские времена, ограничиваясь распространением своей культуры: календарь, письменность, структуры администрации… Припозднившаяся Япония дала остервенелый милитаризм первой половины прошлого века. В Европе опоздавшая Германия породила нацизм, Россия — сталинизм. Все эти страны, пройдя фазу перехода, в тех или иных формах уже смирились с плюралистичностью мира и более или менее успокоились. Каждая, разумеется, по-своему, потому что разнообразие культур и традиций никуда не делось.
Волею истории первыми этот этап прошли Англия, Франция и США. Какого только свинства не натворили эти страны на протяжении по меньшей мере трех веков. От угрюмых жестокостей Кальвина до террора кромвелевского и якобинского, от геноцида до работорговли… Но к нашему времени эти страны давным-давно миновали переход и вроде бы должны упиваться плюрализмом. В чем-то это так и есть. Но по большому счету — не тут-то было, потому что психологией человеческое бытие не исчерпывается.
У них для цивилизационного господства есть желание, возможность, и более того — необходимость, ибо лишь так эта цивилизация способна продлить себя в будущее. Как бы само будущее в результате такого продления не ухудшалось.
В свое время Макс Вебер разделил цивилизации на те, что уходят от мира, приспосабливаются к миру и преобразуют мир. Уходят от мира — скажем, буддийская. Приспосабливаются к миру — скажем, конфуцианская. Ну, а самая-самая правильная, эффективная и гордая — западноевропейская, конечно. Фаустовская: узнать, понять и применить. Она мир преобразует.
Все бы ничего, но мир не беспределен. Если его так вот преобразовывать, можно в конце концов остаться вообще без него.
Единственная цивилизация, которая всерьез грозит исчерпать ресурсную базу мира — это евро-атлантическая цивилизация и те, кого она втянула в свою игру.
Но она и не втягивать не может! Ее существованию грозят не столько географические, геологические и экологические ограничения, сколько экономические.
Стабильность этой цивилизации зависит от ее способности без конца придумывать и навязывать новые виды товаров и услуг. Расширять сбыт, увеличивать потребление. Меньше покупают — безработица — социальная нестабильность — вот вам и красные флаги, как встарь. Переработка мира в сырье и людей в потребителей должна нарастать день ото дня. Стоит этому процессу запнуться, цивилизация загремит в тартары.
Если же она окажется к тому времени господствующей, она всех утянет за собой. Ведь сейчас, если сформулировать попросту, мир перевалил за грань гротеска: благополучие и стабильность практически всех стран на планете, и Америки с Европой — в первую очередь, зависят от того, растет ли в той же Америке потребление или не растет. Даже не производство — эту стадию мир давно прошел. Потребление! Не жрут в США все больше и красивей — мировой кризис. Опять подналегли с аппетитом — готово дело: рост числа рабочих мест, рост мирового ВВП.
Парадокс в том, что евро-атлантическая цивилизация, давно пройдя этап естественно-психологического навязывания себя миру, вынуждена вновь навязывать себя уже по новым, экономическим причинам. А для этого первым делом вновь нарочито упрощает вселенную и тщится превратить избирателей, малость поумневших и слегка заразившихся совестью несколько десятилетий назад, обратно в средневековых подданных, для которых мир черно-белый. Плохие парни (чужие) и хорошие парни (свои).
Объявив свои ценности и приоритеты универсальными и общечеловеческими, эта цивилизация одним махом сама себя оставила в культурном одиночестве.
И сразу столкнулась с превращением собственных малозначительных особенностей в буйные мании. Своих невинных причуд — в агрессивную нормативность. Вроде бы безобидное само по себе, это порождает взрывоопасную смесь, когда накладывается на одну из основных парадигм европейской цивилизации — культ свободы.
Спокон веку так сложилось, что западная культура представляет себе социальный прогресс как нарастание количества свобод. Если вчера что-то было нельзя, а сегодня это стало можно, стало быть — мы развиваемся, идем в правильном направлении.
Но усложнение социально-экономической реальности приводит к тому, что на самом деле зависимость человека от общества растет. Каждому нужны водопровод и канализация, банкоматы и аптеки, бензоколонки и Wi-Fi, пособия и кредиты, гаджеты и виджеты, и новые потребности порождаются чуть ли не каждый день, и все это должно бесперебойно работать где-то далеко вне индивидуума; без этого современный человек, не смотря ни на какую демократию, не ступит и шагу. И, самое смешное — все это требует оплаты; не таланта, не трудолюбия, не способности собрать хворост и разжечь печь, слепить пельмени, выследить зверя или спасти друга, но всего лишь способности вовремя заплатить все равно как добытыми деньгами. Со всеми своими правом голоса и правом на адвоката, свободой слова, вероисповеданий и собраний человек посажен на необходимость иметь деньги, точно на кол.
Поэтому прогресс приходится имитировать.
Сменившая относительно недавнюю сексуальную революцию революция гомосексуальная, происходящая на наших глазах, является очередным этапом имитации социального прогресса. Свобод становится больше — стало быть, все в порядке, мы прогрессируем.
Но она же есть следствие осознания экономикой того, что нежизнеспособная физиология, нуждаясь в куда большем числе искусственно производимых подпорок, порождает куда больше рабочих мест и существенно пришпоривает оборот финансов. Для начала — в сфере медицины и юриспруденции.
В угоду экономике и идеологии свобода, за которую Европа веками честно проливала кровь на баррикадах, на наших глазах превращается в свободу культивирования дорогостоящих извращений и маргинализации жизнеспособной (а потому самодостаточной, значит, сравнительно аскетичной и, стало быть, по меркам консьюмеризма — плохо работающей на экономический рост) физиологической, психологической и этической нормы. Сами за себя говорят легализация педофилии как одной из равноправных сексуальных ориентаций, а детской эвтаназии — как истинного гуманизма. Влекомые в очередное светлое будущее народы и ахнуть не успеют, как и копрофагия, глядишь, станет всего лишь одним из прогрессивных кулинарных направлений. И уж рекламная пропаганда из кожи вон вылезет, а сделает это направление прибыльным, так что не заглянуть в кафе «Las Vegas Poop» или драгз-найт-клаб «Какашечка» будет считаться явным признаком ксенофобии, дискриминации и тоталитарного сознания. Ни разу не откушавший там мракобес быстро окажется нерукопожатым, потому что права человека — это святое… Похоже, готово сбыться незабвенное «Кто сдает продукт вторичный — тот сексуется отлично»; только опять-таки, как и многое иное из придуманных фантастами отвратительных вариантов будущего, применительно не к социализму, а, увы, к капитализму…
Во второй половине прошлого века и в научных, и в научно-популярных текстах и беседах оживленно дебатировалось загадочное молчание Вселенной. Почему мы не наблюдаем признаков деятельности обогнавших нас на века сверхцивилизаций? Почему мы не находим бесспорных свидетельств посещения нашей планеты инопланетянами? Почему род людской, похоже, одинок в Галактике?
Одной из самых мрачных и при том наиболее банальных отгадок была та, согласно которой всякий разум губит себя в термоядерных войнах.
Последние десятилетия и даже годы недвусмысленно намекают на возможность куда более реалистичного объяснения.
Иллюзию увеличения свободы и расширение спектра услуг приходится создавать и поддерживать за счет дискредитации и снятия физиологических и этических табу, выстраданных тысячелетиями нешутейной борьбы человека за существование.
В относительно недавние времена безудержное стремление к свободе иногда подвигало особо экспансивных личностей вести себя по принципу «Назло мамке уши отморожу». Но теперь мамка уже сама всем без разбору говорит строго: «Если тебе тесновато, поди отморозь уши и ощути себя хозяином своей жизни; а коль вдруг оглохнешь — слуховые аппараты у нас лучшие в мире». И на всякого, кто попытается напомнить, что уши лучше бы все же поберечь, мгновенно наклеивается ярлык апологета человеконенавистнических диктатур.
Так политическая система приобретает дополнительную стабильность, ибо спектр свобод все расширяется, а это как раз и имитирует социальный прогресс. Экономика же получает рост ВВП и, что крайне важно — разрастание спектра платных услуг и товаров, а это, в свою очередь, еще более увеличивает зависимость индивидуума от общества и, таким образом, вызывает нарастание реальных несвобод и, стало быть, повышение уровня управляемости.
Невольно вспоминается старый анекдот: нет, атомной войны не будет, но будет такая борьба за мир, что никакой войны не понадобится. Только в нынешней ситуации в эту формулу вместо борьбы за мир следует подставить борьбу за права человека. Цивилизационный очаг, породивший систематизированную науку и машинное производство, на какое-то время увеличил технологическое могущество разумного вида, его способность противостоять природе и тем самым — его шансы на выживание. Но теперь он же, тужась сделать свою экономическую модель неизменной и тотальной, порождает агрессивное насаждение губительных для вида индивидуальных биологических аномалий и, таким образом, начинает уменьшать вероятность его дальнейшего существования.