В то время как Франция отмечает триста лет со дня смерти Людовика XIV, публицист Максим Тандонне недавно выступил со статьей, в которой утверждает, что Франция по сию пору страдает от принципиальной неспособности выбрать между республикой и монархией[1]. Сам Тандонне является автором многочисленных книг, в том числе политических биографий президентов Республики, что позволяет ему прийти к известным заключениям.
По его мнению, в других странах Европы, не существует ощущения водевильности, беспомощности и комичной претенциозности, которые рождает французская политическая жизнь. В Германии, Великобритании, Италии, Испании, по мнению автора, общественная жизнь протекает более или менее благополучно, принимаются политические решения, иногда достаточно болезненные, правительство существует и действует с большим или меньшим успехом. Граждане этих стран не испытывают ощущения «текучки» лидеров и постоянного обмана с их стороны.
Действительно ли Франция так сильно страдает, не выбрав окончательно между Республикой и монархией? По замыслу первых республиканских идеологов, идеальная республика вверяет власть своим гражданам. Это положение было впервые закреплено в Конституции 1793 года, оставшись при этом на только на бумаге. Исполнительная власть в рамках этой модели подотчетна гражданам, которые могут уволить министров по ходатайству. Однако в действительности Франция никогда не соответствовала конституционным декларациям 1793 года, которые так и не были реализованы.
Конституционная монархия также предоставляет гражданам определенные политические возможности. В конце концов, несколько крупных европейских стран с устойчивыми демократическими традициями являются по форме монархиями, что не мешает им иметь избираемый всеобщим голосованием парламент и правительство во главе с премьер-министром, ответственным перед ним. Семья монарха воплощает собой национальную преемственность. Потомственный правитель в этих странах находится на вершине государственной власти, даже если не отвечает непосредственно за осуществление власти, а его миссия, прежде всего, имеет символическое значение.
Франция, по утверждению Тандонне, имеет гибридную систему, соединяющую черты республики и монархии. Это не республика по своему изначальному замыслу, поскольку деятельность ее институтов и элит ускользает от контроля со стороны сообщества граждан и не служит целям общего блага, сделав страну заложницей нарциссистских планов горстки политических карьеристов, использующих ее механизмы в своих целях. В то же время она не является и монархией, поскольку в ней присутствует конкуренция различных политических сил, дополненная эскалацией демагогии и обмана. Народ в действительности не является сувереном, а честь и преданность общему благу не являются подлинными ценностями правящего класса.
Эпоха де Голля скрывала эти противоречия в течение десятилетий. Де Голль использовал для своих целей историческую легитимность, и после 18 июня 1940 года сумел придать этой преемственности особый характер и статус во французской истории. Однако кризис Пятой Республики обнажил эти политические и идеологические конструкции, позволяя открыто ставить вопросы, подобные тем, которые задает в своей статье Тандонне.
Истоки «гибридного феномена»
Однако является ли Франция квазимонархией, облегчённой в республиканские одежды, как пишет в своей статье Тандонне?
Для французских республиканцев – причем как левого, так и правого толка – ответ на этот вопрос будет скорее отрицательным. При этом сама проблема является не столь очевидной, как может показаться на первый взгляд. Эрнест Ренан, видный исследователь феномена нации, еще в 1882 г. утверждал, что «нация является результатом желания жить вместе… Человек не является рабом ни нации, не языка, ни религии, ни течения рек, ни направления горных цепей… Нация – это каждодневный плебисцит»[2]. Однако плебисцит, пусть даже каждодневный, еще не означает наличия республики как устоявшейся системы правления – о чем, собственно говоря, и свидетельствует исторический опыт Франции.
Существует многократно повторяемая легенда: согласно ей, Франция создала нацию, «эскиз которой набросала монархия». Французская нация родилась вместе с революцией, была «удочерена» государством и опирается на республиканские ценности. Говоря о США, Ю. Хабермас говорил о «конституционном патриотизме». В случае Франции вернее говорить об «идеологическом патриотизме». С одной небольшой поправкой: речь идет о легенде или о мифе, который не соответствует реальности. Необходимо вернуться к истории, дабы прояснить истоки этого мифа.
Монархическая идея и традиция во Франции была неразрывно связана с идеями национального величия исторической преемственности, которые со времен аббата Сугерия и Людовика IX Святого с институтом монархии. Непримиримые критики Великой Французской революции Ж. де Местр и Л. де Бональд выдвинули масштабный политический проект, смысл которого сводится к возвращению к идеальному порядку, сочетающему черты абсолютной монархии и средневековой теократии, что было невозможным даже в условиях реставрации Бурбонов. В 1797 г. де Местр под влиянием идей Э. Берка публикует собственные «Размышления о революции во Франции», главный пафос которых составило утверждение о сатанинском характере совершившегося государственного переворота. При этом все перенесенное в эти годы Францией трактовалось им как «очистительная жертва» – ибо, по мнению де Местра, борьба воинствующих атеистов с католической церковью лишь укрепляла католицизм, а низвержение абсолютизма посредством установления централизованной якобинской диктатуры – лишь создавало, по его мнению, предпосылки для его восстановления.
Жозеф де Местр
С этой точки зрения, демократия представляет собой организованное насилие большинства над «достойным меньшинством», а любые демократические процедуры дробят общество, разделяя его на не доверяющие друг другу группы и микрогруппы. Важнейшие же элементы нравственно-политического единства (власть, право, традиции, мораль) не могут быть образованы искусственно, в ходе демократической борьбы сил. Они создаются по воле Бога и должны иметь неразрывную связь с историческим прошлым. Высшим же социальным институтом, имеющим Божественную санкцию и прочные исторические корни, является, согласно де Местру, абсолютная монархия – поскольку именно она лучше и прочнее всего объединяет и сплачивает нацию. Единство народа невозможно без исторической преемственности – ибо едины не только ныне живущие граждане одного государства, но и все прошлые и будущие поколения соотечественников.
Поэтому Франция, согласно де Местру, включала в себя не только 30 миллионов населявших ее тогда «статистических» французов и географическое пространство между Пиринеями и Альпами, а миллиарды мужчин и женщин, которые жили и умерли на французской земле. Эти миллиарды французов передали своим потомкам возделанные поля, богатую культуру и централизованное государство. Последние, пользуясь всеми этими благами, составляют с ними прочный союз. Однако осязаемым этот союз делает лишь верность каждого француза идее наследственной монархии. Любые же попытки «отбросить прошлое» есть проявление бездумной и преступной неблагодарности по отношению к предкам.
При этом де Местр, будучи ортодоксом в философии, проявлял определенную гибкость в политике. Так, не отвергая однозначно Хартию 1814 г., он находит немало лестных слов в адрес английской конституции, опирающейся на вековые обычаи и традиции. Согласно де Местру, именно неписаный характер основных законов политической жизни Англии, а также представительство в парламенте узкой группы собственников и наличие в нем наследственной палаты лордов делают английский политический строй приемлемым и допустимым. При этом требование расширения этих прав, предоставления правового равенства всем гражданам и отмены всех наследственных привилегий и званий представляются де Местру немыслимыми, а последовательно либеральная политическая система – невозможной и недопустимой. Опыт молодой американской демократии мыслителя также не убеждает: «Нам приводят в пример Америку. Я не знаю ничего более досадного, чем похвалы, расточаемые по поводу этого младенца в пеленках: дайте ему возрасти».
Согласно доктрине де Местра, во Франции не должно быть больше привилегированного дворянства, претендующего на какие – либо особые права. Столь же бессмысленно разрушать существующие сословные барьеры: «В Европе больше нет знати». В качестве элитного слоя де Местр предлагает не историческое дворянство, а особый патрициат. Данная элита, выделяемая по меритократическому принципу (т.е. в зависимости от имеющихся заслуг), должна обладать не «особыми правами», но «особыми обязанностями» – ведь институциализация (закрепление) любых привилегий знати, по де Местру, разлагает нацию. В то же время именно знать призвана осуществлять связь монарха с народом, образуя нечто вроде «семейного совета» при государе. Поэтому новый патрициат – не замкнутое сословие и корпорация, а лишь орган монархии и продолжение верховной власти.
Как хранительнице божественных истин церкви следует наставлять государей, а также готовить переход народов и стран к новому устройству мира, при котором духовная власть, направляемая из единого центра, окончательно подчинит себе светских правителей. Монархически настроенная католическая церковь, преодолевающая ересь «галликанства» (независимой от Рима национальной французской католической церкви), готова к этой миссии. Таков глобальный теократический проект Ж. де Местра.
Великая Французская Революция, разрушив своими идеями и практиками картину величия и единства Франции под эгидой монархии, сделала главным субъектом французской истории народ, то самое «третье сословие», от имени которого учреждалась и должна была действовать Республика. Опираясь на идею нации, революционеры стремились утвердить вместо прежнего аристократического величия «величие нации», воспринявшей идею свободы.
Якобинские революционеры, вдохновившиеся идеями Руссо об объединённом народе и его общей воле, положенной ими в основу государственной власти и ее полномочий, в итоге вместо единства создали ситуацию мировоззренческого и политического раскола французского общества, включая и его элиту. Раскол между монархической традицией национального величия и идеей народности, между революционной и консервативной частями общества стоил Франции достаточно дорого. Попытки возродить величие как фундамент для будущего единства успеха не принесли.
Так, результате государственного переворота, который совершил 18 брюмера 8 года по новому республиканскому календарю (9 ноября 1799 года) Наполеон Бонапарт, ставший Первым консулом, ситуация резко изменилась. Согласно К. Малапарте, это был первый современный государственный переворот («Техника государственных переворотов»). Наполеон Бонапарт, возродивший Империю – консолидировал общество, направив его энергию в дело государственного и имперского строительства. Падение Империи вследствие тяжелых военных поражений от сил антинаполеоновской коалиции было великим потрясением, подтвердившим итоговую слабость монархических институций.
Францию не удовлетворил режим Реставрации, даровавший ей королевским указом Конституцию 1818 года, подтверждавшую все основные права и свободы народа, провозглашенные Революцией и отражённые в ее основных законодательных актах. Режим, соединяющий порядок и свободу, о котором мечтали Б. Констан и другие видные мыслители послереволюционной эпохи, в итоге так и не возник.
Революция 1830 года свергла не скрывавший своей аристократической природы режим Реставрации и привела к власти «короля-банкира» из Орлеанской династии, обещавшего народу расширение свобод. Однако и он не удовлетворил стремление масс к свободе и равенству, и сам пал жертвой революции 1848 г., когда Франция подключились к общеевропейской Весне народов.
При Луи Бонапарте, племяннике великого императора, пришедшем к власти с помощью общенародного голосования, а затем реставрировавшего монархию с помощью плебисцита, монархической принцип снова восторжествовал, на непродолжительное время успокоив страну. История повторилась в новом контексте. Государственный переворот Наполеона III, племянника Наполеона I, в 1851 году, привел к формированию бонапартистского политического режима, в течение 20 последующих лет господствовавшего во Франции.
Модель бонапартизма характеризовалась следующими основными чертами:
А) Сильная независимая исполнительная власть.
Б) Чрезвычайная политическая роль военных.
Б) Всеобщее избирательное право и сильные плебисцитарные элементы.
Всеобщее избирательное право было введено в 1830 году, и в 1840-е годы стало своеобразным кредо бонапартизма. Легитимность власти должна была исходить непосредственно от народа (полемика против избирательных прав для 3-го класса). Уже в 1848 году Луи-Наполеон, племянник императора Наполеона I, был напрямую избран президентом Франции на 4 года. В 1851 году он провел плебисцит, фактически легитимировавший государственный переворот.
Текст, закрепивший этот новый политический статус власти, начинался следующим предисловием: «Французский народ желает поддержать власть Луи-Наполеона Бонапарта, доверяет ему необходимые властные полномочия по продвижению проекта Конституции, который включил в себя базовые положения его Прокламации от 2 декабря»[3]. 7 миллионов французов, и прежде всего крестьян, голосовали за это на плебисците.
В ноябре 1852 года Наполеон обратил доверие народа в восстановление Империи, которое получило поддержку 8 миллионов голосов. С Республикой было покончено, и Империя была восстановлена во Франции.
С приходом бонапартизма установился стабильный политический режим, который – вопреки прогнозам о его скором и неизбежном падении – просуществовал в итоге два десятилетия. Секрет его относительной стабильности заключался в соединении исполнительной власти, опирающейся на узкий круг чиновников и военных, с широкими массами (в основном сельского населения) в форме всеобщего избирательного права и народного волеизъявления. Другие политические элементы играли при этом подчиненную роль.
Фактором силы бонапартизма, недооцененным критиками, была его способность не только консолидировать, но также «замораживать» и известным образом реконструировать свою социальную базу, объединяя вокруг себя социальные группы различного происхождения (как традиционные, так и ориентированные на модернизацию). В случае Наполеона III и его режима достаточно ярко проявились и недостатки бонапартистского режима – его чрезмерная зависимость от субъективного фактора, ригидность обеспечивающих его сохранение и жизнедеятельность институтов, отсутствие механизма сдержек и противовесов, склонность к внешнеполитическим и военным авантюрам и одновременно уязвимость перед лицом их возможных последствий, отсутствие долгосрочной стратегии, а также возможности и желания последовательно решать задачи модернизации общества и экономики. В итоге, главная проблема послереволюционного развития – нахождение политической модели, обеспечивающей порядок и свободу – так и не была решена.
Характерны были колебания по вопросу о преимуществах монархии либо республики многих видных французских мыслителей послереволюционной эпохи. Основателем французского либерализма является Анри Бенжамен Констан де Ребек (1767-1830). За поддержку переворота Наполеона Бонапарта, сделавшего последнего императором, он был назначен членом Трибуната, одного из высших органов государственной власти. Однако неприятие им абсолютной власти вскоре привело его к опале и изгнанию из страны. Возвращение на родину состоялось лишь во время знаменитых «Ста дней», когда Наполеон предложил Констану участвовать в составлении нового конституционного акта. В эпоху Реставрации он был одним из лидеров либеральной оппозиции режиму Бурбонов, а в «июльские дни» 1830 г. активно способствовал приходу к власти Луи-Филиппа Орлеанского. Соответственно менялись и политические взгляды мыслителя: так, если до наполеоновского переворота он считал наиболее подходящей для Франции республиканскую форму правления, то в эмиграции постепенно склонился к конституционной монархии.
Младший современник Констана Алексис де Токвиль (1805-1859), французский политический мыслитель, социолог и государственный деятель, министр иностранных дел Франции после революции 1848 г., также не прошел мимо осмысления этой фундаментальной темы. Творчество Токвиля было вызвано к жизни необходимостью критического переосмысления опыта послереволюционного развития Франции (включая промышленную революцию, изменившую жизнь городского среднего класса и сделавшую актуальным «рабочий вопрос», неожиданные последствия пережитой страной «эпохи революций» 1830-1848 гг., необходимость переосмысления проблемы свободы – во Франции она была ограничена высокими цензовыми барьерами и оторвана от масс – с учетом набиравших силу процессов демократизации в Европе и Америке).
Как и Констан, Токвиль является приверженцем конституционной монархии (ибо демократия не создает искусного правительства и тяготеет к тирании большинства) и балансирует между либерализмом и либеральным консерватизмом, больше склоняясь к последнему. Достаточно вспомнить, что Токвиль, как и Констан, являлся приверженцем конституционной монархии и Реставрации Бурбонов как режима с сильной властью, дающей надежные гарантии свободы. После свержения Бурбонов в 1830 г. он первоначально не принял результатов Июльской революции – но после внесения в Хартию изменений, расширяющих гарантии свободы, безоговорочно присягнул Орлеанам. После революции 1848 г. вошел в правительство, но устранился от общественной жизни после переворота, совершенного Луи-Наполеоном в 1851 г.
Одной из самых серьезных угроз для демократии и свободы является чрезмерная централизация государственной власти; при этом если централизация в смысле введения единых законов – полезное явление, то централизация властных полномочий с вмешательством в дела «нижних этажей» управления уничтожает свободу. Именно последнее произошло во Франции в результате революции 1789 – 1794 гг., упразднившей вольности местной знати, общин и городов под влиянием идей о неразделимости суверенитета народа.
Токвиль характеризует послереволюционное французское государство, опирающееся на всевластную бюрократию, следующим образом: «Это огромная социальная власть безлична; она больше не исходит от короля, но от государства… она – продукт и представитель всех, и подчиняет право каждого воле всех… Это особая форма тирании, которую называют демократическим деспотизмом. Нет больше социальной иерархии, нет четкого деления на классы и строго установленных социальных рангов; народ, составленный из абсолютно похожих индивидуумов, признается за единственно законный источник верховной власти, но лишен всякой возможности руководить и даже контролировать свое правительство»[4].
В результате описанных Токвилем трансформаций доминирование, предоставленное государству, составляет сердцевину того, что принято называть «французской моделью». Однако французское государство изменялось в ходе истории, что заставляет различать по меньшей мере три его последовательных модели: помимо монархической модели, которая развивалась во Франции с Филиппа Красивого до Людовика XIV, республиканская модель, которая достигла своего апогея во времена Третьей республики, и модель Реконструкции, кульминацией которой стала эпоха генерала де Голля[5].
Между тем, спор между приверженцами монархической и аристократической традиции продолжался достаточно долго. Восстановление Республики после потрясений 1870-1871 гг. было осуществлено большинством в один депутатский голос и не принесло Франции столь ожидаемого успокоения.
Идеи величия и единства народа в свое время попытались заимствовать и республиканцы, однако из-за едва ли не изначального разделения республиканской традиции на «правую» и «левую» составляющие им зачастую не удавалось убедить в правоте своих идей и консолидировать вокруг себя большинство народа и нации. Что, в свою очередь, регулярно погружало очередную республику в глубокий системный кризис, выход из которого неизменно был связан с глубокими институциональными трансформациями, т.е. с переучереждением Республики. Коих в истории Франции оказалось пять.
Республика, где поочерёдно у власти сменили друг друга правые и левые, оказалась в итоге слабой, потерпела ряд потрясений и поражений, самым болезненным из которых оказалась катастрофа 1940 года, когда значительная часть французской элиты просто придала свой народ, отказавшись от сопротивления врагу.
Реновацию Республики осуществил в 1950-е годы национальный герой генерал Шарль де Голль. Он соединил монархическую по своему происхождению идею величия с идеей народности в рамках отстаиваемой им концепции суверенитета, сопрягающей независимую политику государства с единством нации по базовым внутриполитическим вопросам. Учреждённая де Голлем Пятая Республика стала, по сути, выборной президентской квазимонархией.
Камуфляж монархии с помощи республиканской риторики и институтов между тем продолжался. Конституция 1958 г. содействовала решению этой проблемы. Референдум 1962 г., в свою очередь, установил выборность Президента всеобщим голосованием. В результате установилась своеобразная электоральная монархия, в рамках которой укрепились прямые связи между главой исполнительной власти и народом. Легитимность не опиралась больше на наследственность, как при старом режиме, но на избранные личности, стремившиеся воплотить в себе Францию.
«Новая республиканская аристократия», между тем, приняла форму патроната. Начиная с 1958 г., правящей класс Франции заметно обновился. Большинство деятелей Четвертой Республики ушли с политической арены (чтобы затем частично вернуться в 1981 г.). Де Голль, не доверявший нотаблям, сделал ставку на «механиков-функционеров» из государственного аппарата. Однако прежние «патроны», пребывая некоторое время в тени, затем все же взяли свое. В то же время Франция со своей «республиканской меритократией» нисколько ни лицемерила: большинство выпускников Les Grandes ?coles являлись выходцами из среднего класса.
В экономическом плане голлизм предполагал постановку экономики на службу политике, когда модернизация была призвана обеспечить мощь государства. При де Голле Франция встала на путь реализации больших проектов, так или иначе связанных с военным сектором. Масштабность планов создавало ощущение величия; ощущение величия, в свою очередь, камуфлировало смешение республиканских институтов и квазимонархических традиций.
Озабоченность мощью и престижем проявлялась на всех уровнях. Монетаристская политика предполагала превращение франка в сильную валюту. Генерал де Голль отказался его девальвировать в 1968 году. Напротив, он потребовал от США конвертировать доллары, лежавшие в Банке Франции, в золото – как и предполагали Бреттон-Вудские соглашения. Интегрируясь в европейские структуры, Франция в то же время стремилась к защите собственных технологий и препятствовало иностранным компаниям покупать французские фирмы. Все это не могло не привести к неблагоприятным для де Голля политическим последствиям.
Революционные потрясения 1968-1969 годов заставили де Голля уйти в отставку, а созданная им модель сильной «полупрезидентской» республики постепенно утратила свой символический капитал и потенциал благодаря усилиям как левых, так и правых политиков, отдававших приоритет личным и партийным интересам перед интересами единой французской нации. При этом в своих основных чертах эта модель сохранялась в период президентства Ж. Помпиду и В. Жискар д’ Эстена (1969-1981).
Так или иначе, в период «Славного тридцатилетия» (1946-1975 гг.) Франция переживала подъем и апогей своей политической модели, соединяющей монархические и республиканские идеи и практики. Каковы же были наиболее характерные черты этой модели?
Во-первых, республиканская монархия, которая примирила двух антагонистов революционного периода – монархии и республику. Во-вторых, законодательное ограничение корпоративизма любого рода. В-третьих, демонстративный эгалитаризм, который компенсировался привилегиями элиты, принимая форму «республиканской меритократии».
Кроме того, модель эта подразумевала управление экономикой государством по согласованию с социальными партнёрами, сосуществование масштабного государственного сектора с частным, пользующимся поддержкой государства, светский характер государства, который сочетался с некоторыми уступками в пользу основных религий, и прежде всего католицизм (поддержка Эльзас-лотарингского конкордата, публичное финансирование религиозных школ). Для французской политической модели этого периода характерны твёрдая приверженность национальной независимости, которая сочетались со своеобразной волей к открытости миру, выражавшейся, в частности, в масштабном привлечении иностранцев, и особенно беженцев, при условии их последующей ассимиляции, а также особое ощущение жизни, особое ощущение жизни, сохранившиеся благодаря налаженной социальной защите и эпикурейским традициям страны.
В свою очередь, придя к власти в 1981 году, Ф. Миттеран попытался скорректировать голлистскую модель через новую программу национализации, переход к планированию, индустриальную политику и внедрение «социальной демократии на предприятиях». Эта модель столкнулась с внешними ограничениями и дефицитом бюджета – торговый дефицит достиг 92 млрд. франков в 1983 году. В качестве выхода возникла идея: покинуть европейскую монетарную систему и девальвировать франк с целью повысить конкурентоспособность экономики – либо же остаться в рамках «концерта» крупнейших капиталистических экономик и изменить свою модель. Однако все эти решительные начинания продемонстрировали свою принципиальную нереализуемость еще до конца первого срока пребывания Миттерана в Елисейском дворце, столкнувшись с сопротивлением французского общества и политического класса. Его вторая семилетка скорее характеризовалась инерционностью, и о ревизии наследия Пятой Республики президент-социалист и его сподвижники уже не помышляли.
Вызов голлистской модели был брошен распространением либеральных идей, торжеством мондиализма, сецессией элит и децентрализацией. В результате несоответствия масштаба личностей французских президентов сложному характеру политической модели и вызовам времени Пятая республика постепенно погружалась в перманентный вялотекущий кризис, периодически сопровождаемый массовыми социальными протестами и политическими скандалами. Модель сильной «полупрезидентской» республики постепенно утратила свой символический капитал и потенциал благодаря усилиям как левых, так и правых политиков, отдававших приоритет личным и партийным интересам перед интересами единой французской нации. Деградация стала необратимой.
С размыванием и мягким демонтажем голлистского наследия происходила утрата величия. Квазимонархические практики, прикрываемые республиканской риторикой, становились все более очевидными. Монархические шарм и блеск, освещавший институты республики, померкли вместе с упадком былого французского величия. Республиканские ценности также оказались под сомнением, более не находя реального воплощения во французской политике. Обнажился отрыв власти, лишенной масштабных целей и высоких идей, от изменившегося общества и его интересов. И лишь высокая гетерогенность французского общества мешает ему бросить вызов системе, практически израсходовавшей свой символический капитал. Что, однако, не восстанавливает для последней «окно возможностей». А значит – кризис французской политики будет только углубляться.
___________________________
[1] Tandonnet М. La France, R?publique ou monarchie? // http://www.lefigaro.fr/vox/histoire/2015/08/12/31005-20150812ARTFIG00194-la-france-republique-ou-mon…
[2] Renan E. Qu’est-ce qu’une nation? – Paris, 1997. – P. 32.
[3] Wilms J. Napoleon III. Frankreich letzer Keiser. – Muenchen: Beck, 2008.
[4] Токвиль А. Старый порядок и революция, Цит.по: http://socio.rin.ru/cgi-bin/article.pl?id=396.
[5] Gauchon P. Geopolitique de la France. – Paris, 2011. – P. 54-57.
______
Проект Русская Idea осуществляется на общественных началах и нуждается в финансовой поддержке своих читателей. Вы можете помочь проекту следующим образом:
Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)
Реквизиты банковской карты:
— счет 40817810540012455516
— БИК 044525225
Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com
Яндекс-кошелек — 410015350990956