Информационная шумиха вокруг неудачной попытки госпереворота в Турции в сочетании с моим любопытством и любовью к чтению вызвали у меня несколько дней назад желание познакомиться с текстами слишком уж часто упоминаемого в связи с «недопереворотом» Фетхуллаха Гюлена.
До того, как я начал это чтение, я о Гюлене почти ничего не знал. Конечно, как у любого человека, следящего за политическими новостями, у меня вертелись в голове какие-то обрывочные сведения – «радикальный исламист», «главный враг Эрдогана», «турецкий Ходорковский», «мафиози», «глава параллельного государства», «руководитель тоталитарной секты», «агент ЦРУ» и даже «сайентолог и масон».
Действительность оказалась гораздо интересней.
Настолько интересней, что мне захотелось поделиться своими впечатлениями с читателями.
Но перед тем, как поделиться этими впечатлениями, я хотел бы сделать несколько оговорок.
Во-первых. Я пока и самого Гюлена, и того, что о нем пишут его друзья и враги, прочел за недостатком времени довольно мало. Поэтому мои оценки могут оказаться достаточно поверхностными и подлежащими пересмотру в дальнейшем.
Во-вторых. Не будучи профессиональным исламоведом, я не могу пока мотивированно судить, что во взглядах Гюлена является его личными нововведениями, а что – обычными богословскими взглядами, традиционными для ханафитского мазхаба, к которому он, насколько я понял, принадлежит. Поэтому вполне может оказаться, что те высказывания Гюлена, которые меня особенно заинтересовали, являются общераспространенными и их можно услышать на повседневной проповеди в сельской мечети где-нибудь в горном Дагестане.
И наоборот, возможно все, что меня особенно заинтересовало, является плодами личного богословского творчества турецкого проповедника. Впрочем, второе мне кажется сильно менее вероятным, и я пока продолжаю верить Википедии, которая утверждает, что Гюлен является богословом-традиционалистом и нововведений в его взглядах очень мало.
В-третьих, тут есть еще и принципиальный вопрос. Насколько вообще человек, воспитанный в православной традиции, способен адекватно понимать мусульманские богословские тексты? Лично я считаю, что такое понимание вполне возможно. Ведь если не рассматривать вопросы о Троичности и Богочеловечестве, то «остальные» богословские вопросы у нас с мусульманами в значительной степени совпадают. И тематика того, что семинарские традиции именуются «нравственным богословием», «пастырским богословием» или «основным богословием», у нас с мусульманами различается не больше, чем с католиками или протестантами.
И даже минимальное богословское самообразование позволяет видеть такую общность тем и проблематики. Приведу характерный пример. Лет десять назад подвозил меня на машине молодой человек довольно-таки «ваххабитского» вида. То есть бородатый и бритоголовый. И, конечно же, между нами завязался разговор на религиозную тему. Я признался ему в своей симпатии к суфиям. На что он ответил мне довольно неожиданно: «Вы понимаете, очень многие молодые мусульмане прошли через увлечение суфизмом. Но потом от этого отказались. Потому что суфийские шейхи регулярно пытаются весьма жестко руководить жизнью верующих, вплоть до малейших деталей. И я, конечно, знаю за что салафитов не любят, но они, по крайней мере, никем не командуют. А просто говорят: «Читай священный Коран и поступай как там написано»».
Я тут же вспомнил о наших христианских проблемах. Как русские православные батюшки регулярно занимаются пресловутым «младостарчеством», как некоторые авторитетные монахи и вообще невообразимые вещи в этом отношении творят. Впрочем, у католиков с протестантами такое тоже нередко встречается. Правда, у протестантов есть против этого противоядие. Они говорят: «Уважаемый пастор! Мы с вами в равной мере сотворены по образу Божию. Поэтому не надо меня, пожалуйста, учить».
Все эти примеры я привел исключительно для того, чтобы обосновать возможность адекватного понимания христианами мусульманских текстов и наоборот.
Высказав эти оговорки, я уже могу перейти к изложению своих впечатлений от чтения текстов Гюлена. И впечатления эти, прямо скажу, шоковые. Читая Гюлена, я испытал мощнейший когнитивный диссонанс. Его тексты абсолютно не соответствовали сложившемуся у меня представлению о текстах исламского богослова. Из моего общения с московскими интеллектуалами-мусульманами у меня сложилось довольно-таки негативное отношение к их взглядам. Из разговоров с ними возникало впечатление, что ислам в богословском отношении это нечто вроде радикального кальвинизма или радикального евтихианского монофизитства. Складывалось впечатление, что ислам – это доктрина предельного антропологического минимализма.
Доктрина, в которой важно только одно – покорность человека воле Божьей. Доктрина, достаточно равнодушно относящаяся к человеческим страданиям и чувствам, а в значительной мере и к самой человеческой жизни. За нарушение воли Божьей Бог наказывает человечество уничтожением, и это, по словам моих знакомых, происходило неоднократно. Упования на доброе отношение мусульман к «людям Книги» совершенно тщетны. Действительно, заповедано хорошо относится к христианам и иудеям, но нынешние христиане и иудеи не являются таковыми. Они – лицемеры, прикрывающиеся именем религии, которую они на самом деле не исповедают. Отсюда уже недалеко было до классического салафизма, призывающего убивать врагов ислама и мусульман-лицемеров, а их имущество присваивать.
Впрочем, мои знакомые от таких радикальных выводов отнекивались, но идею вооруженного джихада вполне себе признавали. И, в частности, признавали террор законным средством религиозной и национально-освободительной борьбы, а террористов-самоубийц – мучениками. Правда, мои другие знакомые мусульмане, связанные с московским духовным управлением, говорили, что радикальные взгляды исламу вовсе не свойственны. Но их точка зрения показалась мне гораздо менее убедительной и аутентичной, чем «богословие абсолютного послушания».
Каково же было мое изумление, когда в первых же прочитанных мною цитатах из Гюлена я обнаружил буквально свои собственные слова, которые я говорил в дискуссии с моими радикально исламскими оппонентами. Гюлен прямым текстом утверждает, что террористы-самоубийцы попадут в ад. Потому что, во-первых, грехом является самоубийство, а, во-вторых, убийство невинных людей. Он признает вооруженный джихад. Он говорит, что если бы джихад был бы только личным самосовершенствованием, то это уже была бы какая-то йога, а не ислам. Но он говорит, что вооруженное насилие допустимо только на войне или при отправлении правосудия.
Он говорит, что исламистский террор – это не война мусульман с христианами, а преступное нападение злобных и невежественных злодеев на невинных людей. И он совсем чужд антропологического минимализма. Конечно, как мусульманин, он не может обратиться к традиционным христианским аргументам против антропологического минимализма, таких как внутритроическая любовь или любовь Бога к человеку, выраженная в жертве Сына Божия за людей. Он не может сказать, что «Бог вочеловечился, чтобы человек мог обожиться». Он даже не может обратиться к непринятой в исламе аргументации о «сотворению по образу и подобию».
Но он, используя традиционные исламские аргументы, решает практически ту же задачу, что и мы. Он говорит, что человек – венец творения и что именно зависть к человеческому достоинству побудила сатану на бунт против Бога. Он говорит, что ислам утверждает, что жизнь одного человека не менее важна, чем жизнь всех людей, вместе взятых. Он говорит, что нет ничего важнее человеческого достоинства. Что люди рождаются свободными и равными.
Что люди равны как сотворенные одним Творцом, как дети одной Праматери. И люди не просто равны, они братья по творению и по матери-Еве. Я, конечно, слышал частично про подобные исламские рассуждения, но никогда не видел их собранными вместе.
Гюлен говорит, что наука, искусство и образование угодны Богу. Он даже говорит более резко. Что когда человек занимается физикой, химией или математикой, он служит Богу. Гюлен утверждает, что демократия совместима с исламом, хотя ислам допускает и другие общественные устройства. Но любая власть по исламу основана на справедливом договоре властителя с подвластными. Равно как и любая трудовая деятельность основана на справедливом договоре работника с работодателем. А заработная плата должна покрывать базовые потребности работника и его иждивенцев в еде, одежде, жилище и образовании.
Более того, ссылаясь на Коран, где речь идет и о транспорте, Гюлен говорит, что средняя зарплата должна давать возможность работнику накопить средства на дом и автомобиль, и на их обслуживание. Именно средняя, потому что если человек особенно трудолюбив или чрезвычайно талантлив, то его зарплата должна быть выше средней.
Он говорит, что мусульманин может нормально жить и исполнять свой религиозный долг в светском демократическом государстве. Ведь и в нем можно жить по шариату. Молитва, пост, милостыня, паломничество и семейные ценности ислама – то девяносто пять процентов шариата. И их легко исполнять в светском, но не антирелигиозном государстве. Он уважает религиозные обычаи, призывает женщин носить платок. Но говорит, что если платой за ношение хиджаба является отказ от качественного образования, то можно несколько лет потерпеть без платка.
В общем, я обнаружил у Гюлена множество своих любимых идей о свободе, справедливости, солидарности, защите человеческого достоинства и поддержке талантов, но не на христианской богословской почве, как у меня, а на исламской, что меня, как я уже говорил, чрезвычайно сильно удивило.
Более того, даже интонационно тексты Гюлена показались мне чрезвычайно знакомыми. Я отчетливо узнавал интонации православной богословской публицистики парижской школы. Как будто я читаю проповеди митрополита Антония Блума или дневники протопресвитера Александра Шмемана. А когда речь у Гюлена идет о государственном и общественном устройстве, то отчетливо слышны нотки публицистики Семена Людвиговича Франка. А когда Гюлен, особенно в более поздних текстах, увлекается и начинает слишком много рассуждать о любви, православному уху явно слышится интонации Христоса Яннараса.
Впрочем, временами, особенно в более поздних текстах, слог у Гюлена как будто зашкаливает, он становится чрезвычайно патетическим и слащавым, и слова «толерантность» и «диалог» начинают у него встречаться чуть ли не в каждом абзаце. И это, честно говоря, немного настораживает. Начинает складываться впечатление, что дело не просто в излишней эмоциональности и некотором недостатке вкуса, как у многих русских богословов парижской школы, начинает казаться, что Гюлен как бы заигрывает с глобализмом и дает понять, что он – сторонник всяческой «глобальности», «толерантности» и «политкорректности». Это впечатление усиливается от того довольно неприятного подхалимажа, которым окружают Гюлена его сторонники на Западе.
«Облизывание» Гюлена производится в разного рода гиперэкспрессивных хвалебных словах, совершенно неотличимых от аналогичных похвал, высказываемых, скажем, в адрес Икеды, Горбачева, Рериха, Ганди, Кришнамурти и, в других кругах, Сороса. Все эти «великий филантроп», «великий деятель мира, любви и дружбы между народами» производят чрезвычайно неприятное впечатление. От них пахнет риторикой всяких неприятных мировых движений, типа теософии, масонства, либертарианства в духе Айн Рэнд и т.д. Тут же вспоминаешь и рассказ Честертона о великом филантропе, который оказался ужасным злодеем, и, конечно, «Три разговора» Владимира Соловьева с «Краткой повестью об антихристе».
Хотя еще раз говорю. Сам Гюлен пишет, в основном, гораздо более умеренно. И если прочтешь пару десятков страниц его проповедей, то для богословски подкованного уха отчетливо слышна его искренность. Так врать невозможно. Поэтому я не очень верю противникам Гюлена, которые утверждают, что он практикует «такийю». То есть то, что у сектоведов называется «эзотерический разрыв» – наличие разных учений для внешнего мира, для неофитов и для посвященных.
Также мне кажется очевидной клеветой утверждение некоторых отечественных врагов Гюлена о том, что в его движении якобы учат тому, что «при правильном чтении Корана вы обнаружите там предсказания о Гюлене». Гораздо сложнее с обвинениями в адрес Гюлена в том, что он «враг России», «агент ЦРУ» и «проповедник пантюркизма и панисламизма». Формально, исходя из текстов Гюлена, он, конечно, не враг России и не пантюркист. Он говорит о «дружбе двух великих евразийских держав», любит порассуждать о великой русской литературе и ее параллелях с литературой турецкой. Призывает к мирному урегулированию в Сирии. Резко критикует Турцию за сбитый российский самолет.
Его «пантюркистские» пассажи весьма безобидны и напоминают наши рассуждения о «русском мире». И очевидным враньем мне кажется кочующее из аналитички в аналитичку фразочка про учеников Гюлена, которые говорят, что «Тюменская область – это «восточный Татарстан», родина сибирских татар, отторгнутая и оккупированная русскими». Слишком уж это противоречит текстам самого Гюлена и его окружения.
Но факт остается фактом. Гюлен явно имеет близкие отношения с ЦРУ. И имеет их, судя по всему, давно. Правда, и здесь нужно сделать оговорку. Тот факт, что Гюлен связан с ЦРУ, и, возможно, получает финансирование от правительства США, то, что США явно делают на него ставку в решении турецких проблем, вовсе не делает его «платным агентом госдепа». В текстах Гюлена содержится множество справедливых и весьма резких обличений империалистической и неоколониалистской политики США. Точно также «признание Израиля суверенным государством», за которое Гейдар Джемаль публично обозвал Гюлена «гадюкой, пригревшейся на груди уммы», не мешает Гюлену в весьма жестких выражениях обличать расистскую политику Израиля в отношении палестинского народа.
Но, так или иначе, факт, что Гюлен сотрудничает с нашими геополитическими «друзьями и партнерами».
Поэтому подозрительность в его адрес со стороны наших спецслужб и работающих на них экспертов и аналитиков мне совершенно понятна. И я считаю эту подозрительность вполне оправданной. У меня есть знакомый исламовед очень высокой квалификации. Он работает в госструктурах. Я спросил его на началах анонимности, не являются ли клеветой все те утверждения о Гюлене, которые я выше процитировал? Он ответил мне уклончиво, но довольно понятно. «Деятельность Гюлена и его последователей может содержать идеи, направленные на достижение целей пантюркизма и исламизма, выступать проводником политики США, ввиду чего такая деятельность и соответствующая литература периодически встречают противодействие правоохранительных органов РФ. Так что сугубая осторожность – самое верное».
Из этого я понял, что многие обвинения в адрес Гюлена, о которых я говорю, могут быть клеветническими. Они, скорее всего, являются контрпропагандистскими действиями в информационной войне наших спецслужб против Гюлена. Но при этом следует понимать, что деятельность Гюлена и связанных с ним организаций дает серьезные основания для настороженного к ним отношения. Более того, общественная деятельность Гюлена дает гораздо больше оснований для настороженности и подозрительности, чем его литературная деятельность. Но эта практическая деятельность, на мой взгляд, тема отдельного текста.
Сейчас же хочу сказать другое. Мне кажется, что Гюлен – очень серьезный религиозный философ и богослов. И мне бы не хотелось, чтобы то, что Гюлен нам «не друг», помешало бы исследованию и использованию его богословских взглядов. Не мешает же нам то, что такие серьезные мыслители, как Эрих Фромм или Герберт Маркузе работали в свое время на ЦРУ, признанию их значимости и использованию их идей. А идеи Гюлена, на мой взгляд, смогут оказаться очень полезными для выращивания и возрастания в России направлений традиционного ислама, с которыми нашему государству можно и легко сотрудничать и от которых нечего опасаться удара в спину.
Потому что известный на Западе тезис – «Гюленизм – лучшее противоядие от салафизма» представляется мне совершенно верным.