РI: 20 ноября 2014 года в Александровском саду был открыт памятник российскому императору Александру I. На церемонии открытия памятника президент России Владимир Путин выступил с речью, посвященной исторической роли Александра I. Российский президент, в частности, сказал: «Александр I навсегда вошел в историю как победитель Наполеона. Как дальновидный стратег и дипломат. Государственный деятель, осознающий ответственность за безопасное европейское и мировое развитие. Именно российский император стоял у истоков тогдашней системы европейской, международной безопасности и она была вполне адекватна тому времени».
Александр I в истории русской литературы заслужил очень противоречивые оценки – Пушкин писал о нем как о «слабом и лукавом властителе» и в то же время признавал в других стихах, что именно он «взял Париж и основал Лицей»». Достоин ли император Александр Павлович считаться выдающимся государственным деятелем России, и, более того, первым архитектором европейской системы безопасности, основанной на балансе сил и взаимном учете интересе основных держав? О роли Александра I в российской истории в целом, особенностях национальной памяти об этом российском императоре, редактор «РI» Любовь Ульянова побеседовала с известным историком, одним из ведущих специалистов по внешней политике Российской империи, доктором исторических наук, руководителем Центра Кавказских исследований МГИМО Владимиром Дегоевым.
Любовь Ульянова
Уважаемый Владимир Владимирович, 20 ноября 2014 года в Александровском саду был открыт памятник Александру I как победителю Наполеона. Чем вызвано строительство этого памятника? Почему сейчас стала актуальна память об этом российском императоре?
Владимир Дегоев
Понятно, что около кремлевской стены памятники просто так не ставят. Другой вопрос – почему именно Александру I и именно сейчас? На церемонии открытия монумента Путин ответил так, как и положено первому лицу государства в такой ситуации, кратко и обще. Не президентское это дело – читать публике исторические лекции на морозе. А вот найти или создать подходящий повод, чтобы послать «городу (нашему обществу) и миру (Западу)» важные сигналы – привилегия исключительно президентская. Прочитать и расшифровать их, особенно когда они многозначительны, – забота адресатов. Скрытый подтекст в выступлении Путина, безусловно, есть. Б?льшая часть его, похоже, предназначена для западной политической элиты, настроенной сегодня известным образом. Ей как бы освежают память: не забывайте, что в 1812-1814 годах русские войска сокрушили военно-имперскую махину Наполеона и, прошагав через всю Европу, вошли в Париж. Повсюду их встречали как освободителей. С особым восторгом – Александра I, олицетворявшего собой идею свободы от «однополярной» тирании и в значительной степени оправдавшего надежды европейцев на «долгий мир» без войн и потрясений. Эту «экспортную» тему расслышали и россияне. Думаю, не без удовольствия. Хотя к ним, опять-таки по моему ощущению, Путин обращался с другим посылом. В годы испытаний народ страны инстинктивно сплачивался вокруг своего лидера, а поскольку Россия сегодня стремительно входит в кризисный, если не сказать критический, период, то не исключено, что в Александровском саду прозвучал призыв не пренебрегать мудрой исторической традицией.
Любовь Ульянова
Как Вы оцениваете вклад Александра I в русскую историю, а также в историю европейской дипломатии?
Владимир Дегоев
Вклад Александра I очевиден и в своих размерах, и в своей неоднозначности. На его царствование выпало 4 войны (с Францией, Турцией, Персией и Швецией), в результате которых к Российской империи были присоединены Финляндия, Бессарабия, Закавказье (за исключением Восточной Армении) с широким выходом на западный берег Каспия, Абхазия и несколько стратегически важных пунктов южнее абхазского побережья. С геополитической точки зрения, приобретения эти бесценны. Памятуя о польско-шведской интервенции начала XVII века, о Карле XII и о своем заклятом друге Наполеоне I, Александр I отгородил Россию от Европы буферными территориями (Финляндия, Польша, Прибалтика, Бессарабия), лишив потенциального агрессора возможности использовать их в качестве наступательного плацдарма. (Кто знает, дошел бы Наполеон до Москвы, если бы «Великой армии» пришлось атаковать русские границы не с берегов Немана, а с берегов Одера, растягивая коммуникационную линию на лишние полторы тысячи километров?). Военные победы на юге позволили России, на случай будущих войн с Персией и Турцией, упрочить свои стратегические позиции в Закавказье и морально-политическое влияние среди местного населения. Русский флот стал безраздельным хозяином на Каспии. А Черное море, с появлением военно-морских баз России на побережье Абхазии и Юго-Западной Грузии, окончательно утратило статус «османского озера». Сегодня нелишне напомнить о том, о чем многие хотят забыть навсегда. Присоединив Восточную Грузию (1801 год), а затем защитив ее в войне с Персией (1804-1813 гг.), Александр I спас грузинский народ от физического уничтожения, первая попытка которого, предпринятая в 1795 году тегеранским правителем Ага-Мухаммед-ханом, вылилась в демографическую катастрофу. В начале XIX века были основаны новые русские поселения на Аляске и в Северной Калифорнии.
Любовь Ульянова
Согласны ли Вы с тем, что Священный Союз был первой заявкой на создание европейской системы международной безопасности?
Владимир Дегоев
Написанный лично Александром Акт Священного союза многим современникам показался странным документом. В его возвышенных идеях и мессианской риторике увидели скорее литературные упражнения мистика, схоласта, проповедника, чем международно-правовые положения, пригодные для практического употребления. А все потому, что мысль, дух, настроение русского императора опередили время. Пережитая им вместе со всей Россией трагедия, вероятно, обнажила в нем способность предчувствовать будущее. В его душе (или в мозгу?) прятался маленький локатор, тонко улавливавший очертания грядущего и поселивший в сознании «коронованного Гамлета» убеждение, что если Европа и дальше будет истязать себя в войнах и революциях, взаимно питающих друг друга, то закат ее наступит непременно. Акт Священного союза – прежде всего, страстный призыв к спасению христианской цивилизации путем вытеснения из сферы международной политики и личных отношений между правителями того, что несовместимо с высокими идеалами гуманизма, морали, религии. Хотя жизнь превратила этот документ в благообразное прикрытие для стратегии в стиле Real Politik, объективно он внес выдающийся, уникальный вклад в философско-теоретическое осмысление мировой политики и дипломатии, дал мощный нравственный стимул к поискам способов построения эффективных систем европейской безопасности. Только вообразите себе, 200 лет назад полновластный хозяин могущественной евразийской империи, которого великие державы, имея к тому логические основания, побаивались как нового диктатора Европы, выступает с инициативой… всеобщего разоружения! У нее не было (и до сих пор нет) никаких шансов воплотиться в практику. Но сам факт обнародования этой дерзновенной утопии говорил… нет, не о душевном нездоровье Александра, как подозревали его современники, а о том, что он, в отличие от не самых глупых политиков того времени, мыслил уже совершенно иными, трудно постижимыми для них категориями, заглядывая за горизонт не только XIX, но и XXI века. Это, между прочим, вызывало тайное восхищение даже такого прожженного в своем прагматическом цинизме дипломата, как Меттерних.
Любовь Ульянова
Согласны ли Вы с тем, что для утверждения системы Священного Союза Александр I был вынужден игнорировать национальные интересы греков и славян?
Владимир Дегоев
И да, и нет. Мир и социальный покой в Европе были для Александра превыше всего. Он боялся революций, в чреве которых рождаются кровавые войны, потрясения, хаос. Борьбу против них царь возвел в ранг своих священных обязательств. Тут его мотивы понятны. Беда, однако, в том, что освободительное движение греков и славян являлось разновидностью революции. Этим обстоятельством воспользовались некоторые «просвещенные деятели» Европы, чтобы представить греческие события как бунт подданных против своего законного монарха, неважно, что подданные были христианами, восставшими против жестокого иноверческого гнета, а законный монарх – турецким султаном, на которого принципы Священного союза не распространялись. Европейские правители страшно боялись русского вмешательства и не имели ничего против, если Порта подавит волнения любыми средствами. Александр оказался перед мучительнейшей дилеммой. С одной стороны, кому, как ни ему, архитектору Венской системы, подавать пример приверженности миру (на чем, кстати, играли те, кто готов был действовать исключительно в собственных интересах, без трепетной оглядки на принятые в 1815 году решения). С другой стороны, моральный долг христианина и исторический статус православного царя не позволяли ему безучастно взирать на жуткую трагедию, развернувшуюся на Балканах в начале 1820-х годов. До конца своих дней он так и не решился пожертвовать столь дорогим для него миротворческим образом и сделать мужественный выбор. Не берусь ни осуждать, ни оправдывать Александра. Единственное, на что его хватило – не чинить препятствий русским офицерам и солдатам, которые, по-своему понимая «моральный долг христианина», отправились на Балканы в качестве добровольцев.
Любовь Ульянова
Система Священного Союза была основана на неприятии любой революции и одновременно поощрении конституционных начинаний самих монархов. Можно ли сказать, что в этом отношении система Священного Союза была выше современной системы международного права, которое никак не определяет отношение к переворотам и революциям?
Владимир Дегоев
Прежде чем ответить на этот интересный и неожиданный вопрос, следует уточнить, что сплетенная в 1815 году сложная страховочная сетка, не дававшая Европе вновь провалиться в пучину военных и социальных катастроф, покоилась на двух основаниях: нравственно-идеалистическом и цинично-прагматическом. Чтобы избежать раздвоения сознания у политиков и дипломатов, эти начала были благоразумно разведены по двум документам, совершенно непохожим друг на друга ни по содержанию, ни по стилистике. Акт Священного союза выглядел как торжественный манифест, провозглашавший идеалы, о которых мы говорили выше. А Заключительный акт Венского конгресса был рабочим международно-правовым механизмом противодействия катаклизмам, семена которых посеяла, в том числе и наполеоновская Франция. В качестве глубоко искренней декларации, проникнутой гуманистическими ценностями, первым блюстителем которых обязан быть просвещенный монарх, политико-философский текст Александра, на мой взгляд, превосходит современное международное право, давно треснувшее по швам от растущего внутреннего напряжения между несовместимыми нормами, смыслами, трактовками. Да и введенная Заключительным актом 1815 года практика созыва европейских конгрессов для разминирования взрывоопасных проблем с помощью согласованных действий, включая применение коллективной интервенции, была, несмотря на противоречия между государствами-участниками, понятнее, последовательнее и результативнее нынешних международных институций, начиная от двусторонних саммитов, встреч «восьмерок», «двадцаток», других клубных тусовок и кончая ООН. Если мы предпочтем искать оправдания в том, что современный мир невероятно усложнился, то не стоит ли задуматься над вопросом: а в какие исторические эпохи он был простым?
Любовь Ульянова
Разделяете ли Вы скептическое отношение к политике Александра I, которое устоялось в российской историографии, в особенности после Крымской войны, когда система Священного союза была разрушена?
Владимир Дегоев
Пожалуй, нет. Священный союз, как главная несущая конструкция Венской системы, и политика Александра I, в частности, имеют (если имеют) слишком далекое отношение к происхождению Крымской войны. Ее, напомню, многие западные историки считают феноменом, порожденным совершенно случайным и нелогичным стечением обстоятельств. Доказать это задним числом, разумеется, невозможно, но острейшая дискуссия между учеными идет давно и, по-видимому, закончится не скоро. Тут не место вдаваться в нее. Ясно одно. В марте 1854 года, с вводом англо-французского флота в Черное море, Венская система, просуществовав 39 лет, выдержав напор целого каскада революций и воплотив в жизнь мечту европейцев о «долгом мире», распалась вместе со Священным союзом. Европе, в лице нового поколения ее политиков, мир уже не казался приоритетной ценностью, особенно на фоне стольких геополитических соблазнов, возникших после поражения России. В отсутствие европейского «жандарма» началась турбулентная эпоха, завершившаяся 1914 годом.
Любовь Ульянова
Возвращаясь к Александру. Делал ли он ошибки?
Владимир Дегоев
Делал ли он ошибки? Сколько угодно. Больше – во внутренней политике. Он метался между Сперанским и Аракчеевым. С жаром брался за реформы и быстро остывал к ним. Душой сочувствовал либерализму, а умом понимал его опасность для России и искал прибежище среди консерваторов. Умел принимать холодно-рациональные решения и совершать ритуальные благоглупости оккультного характера. С безошибочной пронзительностью распознавал сложные типы людей и с какой-то женской безотчетной доверчивостью позволял обаятельным мошенникам управлять собой. Но меняет ли все это масштабы личности и деяний Александра I?
Любовь Ульянова
А чем можно объяснить скептическо-снисходительное отношение к Александру I, начиная с Александра Пушкина и Льва Толстого? Казалось бы, русская армия никогда больше в истории России, в том числе советского периода, не заходила так далеко, а сам Александр I – это исторический деятель, которого достоин быть назван «победителем» чуть ли не более всех других государственных лидеров России?
Владимир Дегоев
Гениальность Пушкина и Толстого вовсе не обязывает нас верить им во всем. Их оценки исторических личностей глубоко субъективны. «Капитанская дочка» – это не учебная книга по истории пугачевского бунта. А «Война и мир» – не История царствования Александра I. В обоих случаях мы имеем дело с реальностью, созданной воображением великих художников. В этих книгах предметом изучения и предметом эстетического наслаждения является писательское видение реальности, а не сама историческая фактура, которую надо искать у мастеров другого жанра и в документах, если есть терпение.
Любовь Ульянова
И все же – у всех нас в памяти с детства эти знаменитые строки Пушкина?
Владимир Дегоев
Что касается высказываний Пушкина об Александре I, то они так же противоречивы, как и сам предмет внимания поэта. В его язвительных эпиграммах гораздо больше блеска и красного словца, чем правды. Много ли глубокого смысла во фразе «плешивый щеголь, враг труда»? Любопытно, появился бы такой образ, не будь царский тезка кудрявым малым? Но тот же Пушкин отдавал должное «дней Александровых прекрасному началу». А кто писал «Ура, наш царь! Так выпьем за царя… Он взял Париж, он основал лицей». А «Русский царь глава царей»? За Париж и Лицей Пушкин готов простить государю «неправое гоненье», то есть – глубоко личное. А то, что над человеком «властвует мгновенье», что он «раб молвы, сомнений и страстей», еще в большей степени справедливо по отношению к самому поэту (на всякий случай: горячо любимому мной с первых сознательных дней детства). Если судить о творчестве Пушкина по филиппикам, в которых он резвился или мстил, будучи подверженным резким перепадам настроения, то от Пушкина ничего не останется. Кстати говоря, из сказанного в адрес выдающегося государственного деятеля М.С.Воронцова нет ничего более бессмысленного и несправедливого, чем эпиграмма поэта. Помните? «Полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец». Надеюсь, я не слишком отвлекусь от темы, заметив, что среди облеченных в рифму, не говоря уже о прозе, образов Александра I, есть более глубокие и, уж простите меня, более блистательные, чем пушкинские строфы. Хотя бы это: «Сфинкс, не разгаданный до гроба, О нем и ныне спорят вновь; В любви его роптала злоба, А в злобе теплилась любовь». Возможно, есть какая-то мудрость в том, что лакеи наших политических или поэтических кумиров, как правило, не располагали возможностью писать мемуары. В противном случае образовался бы переизбыток бесполезных знаний о великих людях, историческое значение которых определяют не количество волос на их голове («плешивый щеголь») или частота их сердечного пульса (у Наполеона 40 ударов в минуту), а таинство их ума и души. И, наконец, не будем забывать о вечной проблеме взаимопритяжения и взаимонеприязни между Художником и Властью. Не погружаясь в ее метафизические глубины, отмечу лишь, что их всегда будет разделять неравенство перед лицом выбора. Тиран, император, президент – как его ни назови – пленник обстоятельств, который расплачивается за сладость властвования ответственностью и виной за все и вся, что происходит в его государстве, за сделанное им добро и причиненное зло, за пролитие крови, за провал реформ, за сопротивление хаосу и насилию… Расплачивается по-разному. Зачастую жестокой ценой: удавкой, гильотиной или пустой могилой (если Федор Кузьмич не легенда). Художник же свободен как птица. Он подотчетен только своему гению, своим фантазиям, своим страстям и причудам. Так давайте же «простим ему неправое сужденье»…