Дискуссия о законности отречения императора Николая II 2 марта 1917 г. может вызвать лишь недоумение. По моему мнению, прокурор Республики Крым Наталья Владимировна Поклонская, произнося свою речь, вовсе не намеревалась инициировать широкую общественную полемику. Но «нам не дано предугадать»… Начались жаркие споры. Только вот зачем? Странным выглядит как характер, так и мотивы полемики. Безусловно, отречение было незаконным. И дело не в форме выражения монаршей воли, не в подлинности подписи на конкретном листе бумаге, хранящемся в архиве, и даже не в карандаше, авторучке или гусином пере. Совершенно не важно, был ли это манифест или телеграмма начальнику Штаба Ставки. Важна сама суть акта.
Российское законодательство не предусматривало отречения императора. История России не знала случая добровольного отказа от престола. Вступивший на него монарх обладал (до 17 октября 1905 г.) «неограниченной» властью, но он не мог лишить себя этой власти. Это в его компетенцию не входило. Существовал и целый ряд других ограничений: монарх не мог сменить веру (Основные государственные законы 1906 г., ст. 63) и обязан был оберегать ее (ст. 64), не мог оставить страну без наследника (ст. 54). Он также не мог ограничить свою власть. И в этом смысле весьма характерным было сохранение определения «самодержавный» в Основных государственных законах 1906 г. Провозгласив создание законодательных палат – Государственной думы и Государственного совета – и разделив с ними свои полномочия, император оставлял за собой учредительные права, оставался сувереном («самодержцем»). Именно на основании этого был издан манифест 3 июня 1907 г., изменивший избирательный закон в одностороннем порядке, без согласования с палатами, хотя этого требовали Основные законы. Император нарушил конституцию, но ведь он не присягал конституции и стоял над ней. Законы Российской империи предусматривали только одну форму прекращения императорских полномочий – кончину (ст. 53).
2 марта Николай II отрекся и за наследника цесаревича, что юридически было также невозможно. Монарх обязан был соблюдать законы престолонаследия (ст. 39). Безусловно, император мог предварительно изменить законодательство о престолонаследии, лишить прав собственного сына и передать власть младшему брату. Но для этого требовалось соблюсти еще два условия. Во-первых, Михаила Александровича требовалось восстановить в правах престолонаследия, которых он был лишен в 1912 г. в связи с морганатическим браком – женитьбой на дважды разведенной г-же Н.С. Вульферт, урожденной Шереметьевской (в 1915 г. ей была пожалована фамилия Брасова – по названию имения Великого князя). Во-вторых, Великий князь должен был дать свое согласие на назначение наследником: ст. 37 предусматривала право наследника отказаться от своих прав в случае наличия других правообладателей.
По законам Российской империи Николай II продолжал оставаться императором вплоть до своей смерти. Другое дело, что сами законы Российской империи были отменены революцией. Отречение стало фактом в силу победы революции. Николай Александрович мог даже ничего не подписывать. В последнее время возникла попахивающая легким безумием концепция, в соответствии с которой монарх отречения не подписывал, но факт неподписания хранил потом как величайшую тайну. Сторонникам этой версии приходится объявлять оригинал царского дневника, в котором фиксируется факт отречения, частично подделанным. Оставим это на совести фантазеров.
Если отречение Николая II нуждается в юридических комментариях, то акт отказа от власти великого князя Михаила Александровича 3 марта 1917 г. к праву вообще имеет отношение весьма косвенное. Этот документ вообще не имел юридического характера. Согласно этому акту великий князь не отрекался от престола. Теоретически он мог бы это сделать, но только предварительно приняв власть. Отречение Николая Александровича определяло условия принятия власти Михаилом: «Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу». Между тем великий князь власть вообще не принимал. Михаил лишь констатировал переход верховной власти к народу. Он не учреждал Временное правительство, а лишь соглашался с фактом его существования. Великий князь не провозглашал и Учредительное собрание – он лишь признавал его полномочия и ему подчинялся. Именно поэтому в тексте при обращении к гражданам присутствовало слово «прошу», а не «повелеваю», причем это было сделано по инициативе самого великого князя. И Временное правительство, и Учредительное собрание были учреждениями революционными. Правительство было создано в Петрограде 2 марта, еще до отречения Николая II, на совещании представителей Временного комитета Государственной думы и Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Решение о созыве Учредительного собрания также было принято 2 марта, еще до отречения. Оба документа – и отречение монарха, и отказ великого князя – были опубликованы одновременно. Очень показательны также следующие факты: Временное правительство сразу посчитало недействительными Основные законы и выступило против возобновления работы законодательных палат[1].
Таким образом, своим актом великий князь лишь признавал победу революции. Имел ли он на это право? По закону – конечно, нет. На основании отречения 2 марта – тоже нет. Как частное лицо в условиях крушения законного порядка? Тут каждый действует, как считает нужным. Но это выбор политический и нравственный – и правового характера сам по себе не имеет. Один из составителей акта 3 марта юрист-международник барон Б.Э. Нольде не зря назвал его «единственной конституцией периода существования Временного правительства»[2]. В свою очередь Николай Александрович на подписание великим князем этой «конституции» отреагировал так: «Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!»[3].
Верховные полномочия Всероссийского учредительного собрания были определены революцией. В силу революционного мандата собрание должно было решить вопрос о форме правления: учредить республику или монархию, возвести на престол кого-либо из Романовых или любое иное лицо. Кто бы смог ему запретить? Учредительное собрание также могло решить вопрос, скажем, о сохранении или отмене частной собственности, о сохранении или роспуске России. Само Учредительное собрание определяло объем своих полномочий. Оно получало такое право непосредственно от народа. Воля народа становилась суверенной, что констатировал (лишь констатировал, а не закреплял) акт 3 марта. Таким образом, в силу самого факта победы революции устанавливалось народоправие – то есть демократия, или республика. Однако из соображений сугубо политических по обоюдному согласию Временного комитета Думы и Петроградского совета в отношении существующей временной формы правления была принята «формула умолчания»[4].
В 1613 г. тем же всенародным решением на престол был возведен Михаил Романов, ему и его потомкам Земский собор вручил суверенные права. Получив их от народа, монарх не мог изменить их объем, то есть ограничить. Таким образом, волей народа было восстановлено порушенное самодержавие, существовавшее в России со времени Ивана III. Великий князь и самопровозглашенный государь всея Руси Иван Васильевич силой вырвал суверенные права у легитимного «царя Ахмата», проявив недюжинные революционные наклонности и злостный сепаратизм. Благодаря своей победе он и смог впервые в русской истории именоваться «самодержцем» – носителем государственного суверенитета. Иными словами, на протяжении веков суверенитет и завоевывался силой, и добровольно передавался. В марте 1917 г. добровольный характер был лишь видимостью, налицо была явная уступка революционному насилию. И убийство царской семьи стало лишь закономерным итогом этих событий. Ибо, повторюсь, убит был не «гражданин Романов». Устранено было зримое воплощение «старого порядка», человек, чье царское миропомазание оставалось действенным. Попутно искоренялись все обладающие правом престолонаследия (а по Основным законам 1906 г. женщины тоже имели права на престол; ст. 6, 27). Без окончательного решения вопроса о суверенитете революция не могла торжествовать полной победы. И всё это совершалось от лица нового «самодержца» – народа.
Второй раз (впервые после Смуты) самодержавие в России оказалось деперсонифицировано. Сама по себе ситуация деперсонификации суверенитета провоцировала его фактическую узурпацию. После 1917 г. «именем народа» в России была уничтожена значительная часть этого самого народа-самодержца. За суверенные права приходится платить дорогой ценой. Кто самодержавен, тот и отвечает. Это правило распространяется и на монархов: из 26 российских самодержцев восемь – и далеко не самых деспотичных – были свергнуты и/или убиты. Дольше всех правил и своей смертью благополучно скончался Иван Грозный, который толк в самодержавии знал, свой суверенитет блюл самозабвенно, хотя и позволял себе позабавиться и венчать на царство Симеона Бекбулатовича. Но народ прощал своему самодержцу и не такое. Не прощал народ совсем других вещей. Ставший царем Василий Шуйский захотел официально ограничить свою власть в пользу бояр и в результате кончил дни свои в польском плену.
Политический маскарад имел место и в демократическую эпоху. 1 сентября 1917 г. министр-председатель А.Ф. Керенский издал воззвание, в котором говорилось: «Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя <…> Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский и провозглашает Российскую республику». Вполне в стилистике Керенского, в тот же день сформировавшего «Директорию», не просуществовавшую и месяца, правительство разродилось очередным набором трескучих фраз. Но фактически оно лишь констатировало существующее с мартовских дней положение – то есть сам факт народоправия. Предугадывать волю Учредительного собрания Керенский не брался. Этот документ не имел никакой юридической силы и даже не был помещен в официальное Собрание узаконений и распоряжений Временного правительства[5]. Однако, в любом случае, с точки зрения существовавшего «порядка», если это слово вообще можно применять к царившей в России анархии, 1 сентября Керенский ничего незаконного не совершил. Акт был лишь очередной политической истерикой министра-председателя, которые к тому времени уже перестали замечать.
Последовавшее вскоре взятие власти большевиками явилось одним из эпизодов Русской революции – и далеко не последним. В октябре 1917 г. одно революционное правительство пришло на смену другому. Напомню, что согласно Декрету о власти она изначально именовала себя «Временным рабочим и крестьянским правительством». Большевики разогнали Учредительное собрание, заменив его Всероссийскими съездами советов. Всенародное представительство было заменено классовым, но эти классы составляли подавляющее большинство населения. Революционный правопорядок от этого никак не пострадал, поскольку силовой захват и удержание власти являются самой сутью подобного правопорядка. С точки зрения права февральско-мартовские события, в ходе которых был уничтожен «старый порядок» и осуществлен революционный переход суверенитета от монарха к народу, гораздо более значительны. Законодательство, как известно, не знает понятия «революция», зато хорошо знает понятие «военный мятеж». Или «вооруженный захват власти». Основная политическая проблема, возникающая вследствие уничтожения легитимных институтов верховной власти, заключается в возможности распада страны. И об этой проблеме прокурор Поклонская знает не понаслышке.
Возвращаясь к первоначальному вопросу о мотивах полемики, можно было бы порассуждать о личных интересах нынешних родственников императора Николая II. Но только в том случае, если бы они принадлежали к Дому Романовых, а не к тем самым Гогенцоллернам, война с которыми стала для Российской империи роковой, а для Дома Романовых – причиной исчезновения. С учетом этого обстоятельства и рассуждения на подобную тему кажутся бессмысленными.
[1] Подробнее см.: Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти. 1914 – весна 1917 г. М., 2003. С. 303-312.
[2] Нольде Б.Э. Набоков в 1917 году // Архив русской революции. Под ред. И.В. Гессена. Кн. 4. Т. 7. М., 1991. С.8.
[3] Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 625.
[4] Гайда Ф.А. Ук. соч. С. 301-303, 311-312.
[5] Российское законодательство X-XX веков. Под общей ред. О.И. Чистякова. В 9 т. Т. 9. М., 1994. С. 127-129.