РI: Приближается годовщина столетнего юбилея русской революции, и надо признать, что с приближением этой даты не появляется никаких новых серьезных попыток осмысления того, что принес русской истории большевизм. Возможно, сто лет – это слишком маленький срок для исторических обобщений, но, нельзя исключать, что мы слишком сосредоточены на настоящем, чтобы говорить о прошлом. Во всяком случае наш сайт готов предоставить слово тем авторам, кто отваживается говорить на эту сложную и неудобную тему.
***
Август чрезвычайно богат на даты, связанные с историей российских коммунистов. Так, на этой неделе можно отметить 22-23 августа 1991 года как дату фактического конца советской власти. На Украине 23 августа официально празднуют как День независимости. Российские власти, Слава Богу, имеют сильно больше совести и вкуса, и у нас 22 августа отмечается всего лишь День российского флага.
Помимо этой некруглой даты, есть и две круглые.
Сто лет назад, в конце августа 1917 года большевикам удалось нейтрализовать вооруженное выступление генерала Корнилова, распропагандировав его солдат и даже казаков. А 80 лет назад, в начале августа 1937 года начался Большой террор. Впервые размах советских репрессий сравнялся с репрессиями против мирного населения во время гражданской войны.
Эти три даты с полным основанием можно счесть узловыми точками истории большевистской партии и советской власти.
И разговор я хочу повести о психологии «старых большевиков», то есть членов партии «с дореволюционным стажем», и о том, как эта психология отразилась на нашей истории, в особенности же, на истории первого советского двадцатилетия.
Большевикам сто лет назад, летом-осенью 1917-го удалось захватить гегемонию в революционном движении, а в октябре-ноябре и взять власть, потому что среди их лидеров были два человека величайшего ума и волевых качеств – Ленин и Сталин. Только они тогда смогли предложить нашему народу то, что он ждал от революционной власти – прекращение войны и решение земельного вопроса путем передачи крестьянам помещичьей земли безвозмездно.
И это решение помогло большевикам не только взять власть, но и удержать ее, победив в крайне кровопролитной гражданской войне. Возможно, если противниками большевиков в гражданской войне были бы монархисты, призывающие к восстановлению «старого режима», разрушенного «февральской катастрофой», то исход гражданской войны не был бы предопределен. А уж если бы монархистов возглавили бы не Пуришкевич и Марков–второй, сторонники помещичьей собственности на землю, а их враг по черносотенному движению Александр Дубровин, призывавший к передаче земли крестьянам, то исход войны был бы однозначно не в пользу большевиков.
Однако, как мы знаем, гражданская война была войной между двумя группами февральских революционеров. Белые, восстав против захвата власти большевиками, формальным основанием для своего восстания объявили разгон большевиками Учредительного собрания. А вопрос о земле, вслед за Временным правительством, они оставляли на рассмотрение Учредительного собрания.
Во всем этом «восстании против узурпатора Ленина» присутствовал определенный комизм. Революцию в феврале, как известно, возглавил самопровозглашенный «Временный комитет государственной Думы», Думы, к тому моменту распущенной указом императора. Этот-то Временный комитет и учредил уже, так сказать, «дважды самопровозглашенное» Временное правительство. А уже Временное правительство объявило о ликвидации монархии и провозглашении «Российской республики». А также объявило и провело выборы в Учредительное собрание.
И что? Защита всех этих дважды и трижды самопровозглашенных институтов стоила гражданской войны? Или Временное правительство с Учредительным собранием было чем-то лучше, легитимнее и законнее Съезда Советов, давшего большевикам полномочия на разгон Временного правительства, и, впоследствии, утвердившего их первое правительство – Совнарком?
Так что, приход большевиков к власти, и то, что они смогли эту власть удержать, было вполне закономерным. Однако, к сожалению, за исключением Ленина и Сталина, большевики были, как говорится, «и сами хороши».
Конечно, у большевиков было, на мой взгляд, одно большое достоинство, сближавшее их с монархистами, и, наоборот, противопоставлявшее их и их противникам по гражданской войне кадетам и правым эсерам и занявшим в ходе войны нейтральную позицию меньшевикам. Я имею в виду, что большевики были, мягко говоря, абсолютно равнодушны к демократии. Но этот явный плюс уравновешивался тремя жирными минусами.
Во-первых, большевики были склонны к чудовищной вульгаризации и догматизации марксизма. Во-вторых, их ненависть к «старому режиму» в своей чрезмерности переходила все границы разумного. И, в-третьих, они испытывали явно выраженную антипатию к русскому народу и русскому крестьянству. Совершенно невзирая на то, что русских было абсолютное большинство населения, а крестьяне составляли более 80% русского народа.
Марксизм, на мой взгляд, очень глубокая и интересная социальная философия. И в течение всего советского периода у нас было много первоклассных мыслителей марксистской школы. Начиная от Ленина, Сталина и Александра Богданова, через Лукача и Лившица, вплоть до Ильенкова, Поршнева и Георгия Щедровицкого. Но все это сосуществовало с абсолютно религиозным в худшем смысле этого слова отношением к «классикам», когда цитатой из Маркса или Ленина доказывалась любая чушь. В 70-х искренние «марксисты» свели в гроб Бориса Поршнева, который осмелился сомневаться в «цитате из Энгельса» о том, что главным фактором антропогенеза был труд.
А уж в 20-30-е годы самопровозглашенные «марксисты» устроили настоящий погром в российской науке и философии. При чтении их злобно-идиотических текстов и сейчас волосы дыбом встают. Но и после того, как Сталин в 30-е годы загнал всю эту братию хоть в какие-то рамки, хранители «всесильного, потому что верного» учения оставались мракобесной силой, препятствующей любым разумным реформам, и, в конечном счете, послужившей одной из причин гибели Светского Союза.
Ненависть к «проклятому царизму» проявилась, в первую очередь, в очень странном явлении – в исступленной ненависти ко всем дореволюционным сотрудникам правоохранительных органов и силовых структур, включая армейских офицеров. Бывших полицейских и жандармов часто просто расстреливали, что не мешало брать их коллег на службу в милицию и ЧК. Но, при этом, тщательно скрывая такие «постыдные факты». С офицерами еще веселее. Ведь офицеров с дореволюционным стажем в Красной армии было больше, чем в Белой. И именно они выиграли гражданскую войну.
И все это не помешало расстрелять в 1930 году огромное количество генералов и офицеров, основываясь на том, что они на пьянках любили поговаривать, что они «служат не коммунистам, а России». И, кстати, этот погром повредил обороноспособности страны гораздо больше, чем последовавшие через 7-8 лет расстрелы «красных карьеристов» из «группы Тухачевского».
Ненависть к царизму выражалась и в том, что до конца 30-х всячески преследовались и дискриминировались инженеры на производстве.
К русскому народу большевики испытывали антипатию за то, что он, якобы, «великодержавный» и «народ-угнетатель». А к крестьянам – за то, что они, якобы, «мелкобуржуазны». И это отнюдь не «просто слова». Куча ужасов «аграрной политики» большевиков от продразверстки до коллективизации объяснялась именно идейной ненавистью к «мелким хозяйчикам».
Конечно, Ленин был на порядки умнее своего «партактива». Он отлично понимал и необходимость опоры на крестьянство, и необходимость использования офицерских, полицейских и инженерных кадров. Но чувствуется, что этот прагматизм стоил ему огромных душевных сил. На какие только «теоретические переподвыверты» он ни шел, только бы не признать народническое происхождение своих наиболее плодотворных идей. И земельной реформы, и самой опоры на крестьянство, и, конечно же, развития кооперации.
А чего стоит истерика, которую он закатил Сталину по «национальному вопросу» при образовании СССР. Вообще, кажется только Сталин не страдал ни одним из этих комплексов и был последовательным и непоколебимым прагматиком. И только после его окончательного закрепления во власти в конце 30-х годов советская власть перестала страдать «революционными неврозами».
Надо сказать, что во всех этих комплексах, мучивших старых большевиков, мы легко можем найти современные аналогии. Вульгарный либерализм социал-дарвинистского толка, исповедуемый частью нашей интеллигенции, представляет собой явную параллель к вульгарному «марксизму-ленинизму».
Исступленная ненависть старых большевиков к православию абсолютно тождественна со столь же исступленной ненавистью «демократов» к коммунистам и коммунизму. Подлое словечко «буржуй», позволявшее объявить врагом любого школьного учителя или врача, ничем не отличается от столь же подлого словечка «комуняка», которое можно было привесить к любому несогласному, независимо от его взглядов.
Ненависть к дореволюционным офицерам, полицейским, жандармам и инженерам совершенно такова же, как и ненависть к «коммунистической номенклатуре» и «кровавой гебне». А призывы к люстрациям ничем не отличаются от практики большевиков 20-х годов. А уж неприязнь к русскому народу как «народу-держиморде» и призывы «платить и каяться» являются образцовым примером несколько вульгаризованной, но аутентичной ленинской мысли. Ну, а неприязнь большевиков к крестьянскому большинству является точной параллелью нынешней неприязни «14%» к «85% анчоусов».
Другое дело, что нынешнюю смуту мы пережили гораздо спокойнее и бескровнее, чем смуту столетней давности. За прошедшие четверть века у нас было гораздо больше преобразований эволюционного типа, чем революционных обломов. По крайней мере, по сравнению с первыми 25 годами советской власти. Там, где сто лет назад массово лилась кровь, сейчас гораздо больше злобных истерик. Но пока мы не найдем способа восстановить целостность нашей истории и преодолеть все основные идейные расколы нашего общества, мы все еще остаемся беззащитными перед угрозой новой смуты.