В апреле-мае 1185 г. Новгород-Северский князь Игорь Святославич (1151 г.-1202г.) предпринял неудачный горестный поход против половцев. Несмотря на героизм, дружина Игоря потерпела жестокое поражение: «И из стольких людей мало кто смог по счастливой случайности спастись, невозможно было скрыться беглецам – словно крепкими стенами окружены были полками половецкими. Но наших русских мужей пятнадцать убежало, а ковуев и того меньше, а остальные в море утонули»[1].
Игорь воспринял свое поражение как наказание за грехи свои. В 1183/84г. во время
совместного похода на половцев Игоря и Владимира Глебовича Переяславского под общим командованием Игоря между ними произошла ссора. Владимир Глебович попросил разрешения быть впереди, в авангарде, что обеспечивало приоритет и в славе, и в захвате трофеев (добычи). Игорь отказал, тогда Владимир Глебович напал на владения Игоря, а Игорь в отместку напал и разгромил город Глебов у Переяславля. Именно в этом и каялся Игорь после поражения на поле боя в 1185 году. Вот как говорится об этом в уже цитированной Ипатьевской летописи: «И так в день святого воскресения низвел на нас господь гнев свой, вместо радости обрек нас на плач и вместо веселья – на горе на реке Каялы. Воскликнул тогда, говорят, Игорь: «Вспомнил я о грехах своих перед господом богом моим, что немало убийств и кровопролития совершил на земле христианской: как не пощадил я христиан, а предал разграблению город Глебов у Переяславля. Тогда немало бед испытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с детьми своими, брат с братом, друг с другом своим, жены с мужьями своими, дочери с матерями своими, подруга с подругой своей. И все были в смятении: тогда были полон и скорбь, живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, как святые мученики, в огне очистились от скверны этой жизни. Старцев пинали, юные страдали от жестоких и немилостивых побоев, мужей убивали и рассекали, женщин оскверняли. И все это сделал я,— воскликнул Игорь,— и не достоин я остаться жить! И вот теперь вижу отмщение от господа бога моего: где ныне возлюбленный мой брат? где ныне брата моего сын? где чадо, мною рожденное? где бояре, советники мои? где мужи-воители? где строй полков? где кони и оружие драгоценное? Не всего ли этого лишен я теперь! И связанного предал меня бог в руки беззаконникам. Это все воздал мне господь за беззакония мои и за жестокость мою, и обрушились содеянные мною грехи на мою же голову. Неподкупен господь, и всегда справедлив суд его. И я не должен разделить участи живых. Но ныне вижу, что другие принимают венец мученичества, так почему же я — один виноватый — не претерпел страданий за все это? Но, владыка господи боже мой, не отвергни меня навсегда, но какова будет воля твоя, господи, такова и милость нам, рабам твоим».
Игорь оказался в плену у половецкого хана Кончака. Пребывание Игоря в плену было невольное, но привольное не потому, что Игорь был внуком половчанки (утверждение, что Игорь был на три четверти половцем, ошибочно, так как Игорь родился во втором браке отца и его матерью была новгородка). Игорь и Кончак хорошо знали друг друга, были накоротке. Не излагая подробно сложную историю их взаимоотношений, обратим внимание, что в 1180/81г., участвуя в междоусобной борьбе сопровителей Киевского княжества на стороне Святослава Всеволодовича против Рюрика Ростиславовича, Игорь осуществлял общее руководство русскими и союзными с ними половецкими отрядами Кончака и Кобяка. Будучи разгромлены, Игорь и Кончак бежали (спасались) в одной ладье по Днепру к Чернигову. Не исключено, что в это время Игорь и Кончак могли договориться (договорились) о браке сына Игоря Владимира и дочери Кончака.
Вернемся к 1185г., к пребыванию Игоря в плену: «Игорь же Святославич в то время находился у половцев, и говорил он постоянно: «Я по делам своим заслужил поражение и по воле твоей, владыка господь мой, а не доблесть поганых сломила силу рабов твоих. Не стою я жалости, ибо за злодеяния свои обрек себя на несчастия, которые я и испытал». Половцы же, словно стыдясь доблести его, не чинили ему никакого зла, но приставили к нему пятнадцать стражей из числа своих соплеменников и пять сыновей людей именитых, и всего их было двадцать, но не ограничивали его свободы: куда хотел, туда ездил и с ястребом охотился, а своих слуг пять пли шесть также ездило с ним. Те стражи его слушались и почитали, а если посылал он кого-либо куда-нибудь, то беспрекословно исполняли его желания. И попа привел из Руси к себе с причтом, не зная еще божественного промысла, но рассчитывая, что еще долго там пробудет».
Обратимся к опере А.П. Бородина «Князь Игорь» (редакция Н.А. Римского-Корсакова) и мысленно сравним описание пребывания Игоря в плену в Ипатьевской летописи с либретто оперы. Начнем со знаменитой арии Игоря «Ни сна, ни отдыха измученной душе».
Князь Игорь
Ни сна, ни отдыха измученной душе:
Мне ночь не шлет отрады и забвенья.
Все прошлое я вновь переживаю,
Один, в тиши ночей:
И божья знаменья угрозу,
И бранной славы пир веселый,
Мою победу над врагом,
И бранной славы горестный конец,
Погром, и рану, и мой плен,
И гибель всех моих полков,
Честно, за родину головы сложивших.
Погибло все — и честь моя и слава,
Позором стал я земли родной.
Плен, постыдный плен, —
Вот удел отныне мой,
Да мысль, что все винят меня!
О, дайте, дайте мне свободу, —
Я мой позор сумею искупить:
Спасу я честь свою и славу,
Я Русь от недруга спасу!
Ты одна, голубка лада,
Ты одна винить не станешь,
Сердцем чутким все поймешь ты,
Все ты мне простишь!
В терему твоем высоком
Вдаль глаза ты проглядела:
Друга ждешь ты дни и ночи,
Горько слезы льешь.
Ужели день за днем влачить в плену бесплодно
И знать, что враг терзает Русь?
Враг, что лютый барс.
Стонет Русь в когтях могучих,
И в том винит она меня!
О, дайте, дайте мне свободу, —
Я свой позор сумею искупить:
Я Русь от недруга спасу!
Ни сна, ни отдыха измученной душе:
Мне ночь не шлет надежды на спасенье;
Лишь прошлое я вновь переживаю,
Один, в тиши ночей…
И нет исхода мне…
Ох, тяжко, тяжко мне, тяжко
Сознанье бессилья моего!
<…>
(Из-за шатров выходит хан Кончак.)
Кончак
Здоров ли, князь?
Что приуныл ты, гость мой?
Что ты так призадумался?
Аль сети порвались?
Аль ястребы не злы
И слёту птицу не сбивают?
Возьми моих!
Князь Игорь
И сеть крепка, и ястребы надежны,
Да соколу в неволе не живется.
Кончак
Все пленником себя ты здесь считаешь?
Но разве ты живешь как пленник,
А не гость мой?
Ты ранен в битве при Каяле
И взят с дружиной в плен;
Мне отдан на поруки,
А у меня ты — гость.
Тебе почет у нас, как хану,
Все мое — к твоим услугам,
Сын с тобой, дружина тоже;
Ты как хан здесь живешь,
Живешь ты так, как я.
Сознайся: разве пленники так живут? Так ли?
О нет, нет, друг,
Нет, князь, ты здесь не пленник мой,
Ты ведь гость у меня дорогой!
Знай, друг, верь мне,
Ты, князь, мне полюбился
За отвагу твою да за удаль в бою.
Я уважаю тебя, князь,
Ты люб мне был всегда, знай.
Да, я не враг тебе здесь,
А хозяин я твой,
Ты мне гость дорогой, —
Так поведай же мне,
Чем же худо тебе,
Ты скажи мне.
Хочешь — возьми коня любого,
Возьми любой шатер,
Возьми булат заветный,
Меч дедов. Немало вражьей крови
Мечом я этим пролил;
Не раз в боях кровавых
Ужас смерти сеял мой булат.
Да, князь, все здесь,
Все хану здесь подвластно;
Я грозою для всех был давно.
Я храбр, я смел,
Страха я не знаю,
Все боятся меня, всё трепещет кругом;
Но ты меня не боялся,
Пощады не просил, князь.
Ах, не врагом бы твоим,
А союзником верным,
А другом надежным,
А братом твоим
Мне хотелося быть,
Ты поверь мне!
Хочешь ты пленницу с моря дальнего,
Чагу-невольницу из-за Каспия?
Если хочешь — скажи только слово мне,
Я тебе подарю!
У меня есть красавицы чу?дные:
Косы, как змеи, на плечи спускаются,
Очи черные влагой подернуты,
Нежно и страстно глядят из-под темных бровей.
Что ж молчишь ты?
Если хочешь — любую из них выбирай!
Гей! Пленниц привести сюда! Пусть они песнями
и пляской потешат нас и думы мрачные рассеют.
(Приближенные хана приводят невольников и невольниц.)
Князь Игорь
Спасибо, хан, на добром слове,
Я на тебя обиды здесь не знаю,
И рад бы сам вам тем же отплатить.
(Жмет руку Кончаку.)
А все ж в неволе не житье,
Ты плен когда-то сам изведал.
Кончак
Неволя! Неволя! Ну, хочешь, отпущу тебя на родину домой? Дай только слово мне, что на меня меча ты не поднимешь и мне дороги не заступишь.
Князь Игорь
Нет, негоже князю лгать.
Скажу тебе я прямо, без утайки:
Такого слова я не дам!
Лишь только дай ты мне свободу,
Полки я снова соберу
И на тебя ударю вновь,
Тебе дорогу заступлю!
Испить шеломом Дона
Снова попытаюсь!
Кончак
Люблю! Ты смел и правды не боишься. Я сам таков! Эх, когда б союзниками мы с тобою были, — заполонили бы всю Русь! Как два барса, рыскали бы вместе, кровью вражьей вместе упивались и всё бы в страхе держали под пятой: чуть что — так на кол иль голову долой! Так ли? Ха-ха-ха-ха! Да несговорчив ты! Садись!
<…>
Кончак
Видишь ли пленниц ты с моря дальнего,
Видишь красавиц моих из-за Каспия?
О, скажи, друг, скажи только слово мне,
Хочешь — любую из них я тебе подарю![2]
Как отмечает А.Н. Дмитриев, в собрании автографов А.П. Бородина «имеется интереснейшая и очень значительная ария князя Игоря, иная, нежели широко известная и популярная «Ни сна, ни отдыха измученной душе»[3].
Приведем текст арии князя Игоря, не вошедшей в редакцию Н.А. Римского-Корсакова (первая публикация осуществлена А.Н. Дмитриевым):
Зачем не пал я на поле брани;
Да, зачем в бою в главе дружины
С моим полкой не пал?
Зачем ты, смерть, очей мне не закрыла?
Я тихо спал бы в песках Каялы
С полком погибшим.
Нет казни более лютой, как позор свой пережить,
И жизнь в плену влачить постыдно,
И знать, что ты всему виною сам.
Ах, вот пытка злее казни!
Да, хуже смерти мой плен.
Позором стал я земли родной,
Кают Игоря на Руси.
Князья Руси, отмстите мой позор,
Спасайте край родной!
Ты, Всеволод, — великий,
Ты веслами разбрызгать можешь Волгу,
Шеломом вычерпать весь Дон!
Ты русскими костьми Каялу не засеял!
Вы, Рюрик и Давид,
Как ярый тур, стрелою уязвленный,
Ломали копья у врагов.
Вы русской кровью Каялы не поили!
Вы, Мстислав и Роман,
Вы половцев и прежде воевали,
Боятся вас Ятваги и Литва.
Вы силы русской в Каяле не топили!
Вы, Ингварь да Всеволод,
Врагу дорогу заступите,
Вы шестокрыльцы славного гнезда.
Вы полков своих в Каяле не сгубили.
Князья, забудьте смуты и раздоры,
Дружины ваши соберите,
Разом ударьте на врага
И силу поганую сломите.
На вас укора нет,
Господь поможет вам,
И Русь святую вы спасете.
Вы ведь не Игорь-князь[4].
«Не вошедшая в редакцию Римского-Корсакова ария князя Игоря своей выразительностью, эпически суровой музыкой с неоспоримой очевидностью свидетельствует, как глубоко и в то же время эмоционально Бородин-художник понимал всю мудрость «Слова о полку Игореве»[5].
Теперь перейдем (приступим) к рассмотрению дискуссионных проблем соотношения язычества, христианства и двоеверия в «Слове о полку Игореве».
Н.М.Карамзин в третьем томе «Истории государства Российского» (1816г.) писал: «Слово о полку Игореве сочинено в XII веке, и без сомнения мирянином: ибо Монах не дозволил бы себе говорить о богах языческих, и приписывать им действия естественные»[6].
В подлинности «Слова о полку Игореве» не сомневался и А.С. Пушкин. Об этом свидетельствует И.А. Гончаров, вспоминая посещение А.С. Пушкиным Московского университета 27 сентября 1832 года. «Он (профессор М.Т. Каченовский – Г.С.) отвергал также подлинность «Слова о полку Игоревом», считая его позднейшей подделкой, кажется XIV века, о чем однажды вошел в горячий спор с Пушкиным, которого привез на лекцию министр Уваров. Здесь я сделаю небольшое отступление по поводу этого приснопамятного мне — конечно, и всем тогдашним студентам — посещения великого поэта, тогда уже в апогее его славы. Когда он вошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евгения Онегина», «Полтавы» и др.). Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование. Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России — передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы.
«Вот вам теория искусства,— сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам и указывая на Давыдова,— а вот и самое искусство»,— прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова, и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. «Подойдите ближе, господа,— это для вас интересно»,— пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.
Я не припомню подробностей их состязания,— помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпой трудно было расслушать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин.
С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами»[7].
В тексте А.С. Пушкина «Песнь о полку Игореве» (1836 г.) содержится обоснование вывода о подлинности «Слова о полку Игореве».
«Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под которого невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Держ.<авин>? Но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Яр<ославны>, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни тем<ный> поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других сл.<авянских> наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских. Положим, он ими бы и обладал, неужто таковая смесь естественна? Гомер, – если и существовал, искажен рапсодами.
Ломоносов жил не в XII ст.<олетии >. Л. <омоносова > оды писаны на русском языке с примесью некоторых выражений, взятых им из Библии, которая лежала перед ним. Но в Ломоносове вы не найдете ни польских, ни сербских, ни иллирий<ских>, ни болг.<арских>, ни богем.<ских >, ни молд. <авских > и других наречий слав.<янских >»[8].
С.П.Шевырев, рецензируя (1843 г.) второй том полного собрания русских летописей (Ипатьевская летопись), опубликованный в 1843 году, подчеркнул, что «Слово о полку Игореве» единственный по характеру своему памятник «Словесности нашей XII века, который потому и дошёл до нас в единственном экземпляре, погибшем в пожаре 12го года, что не имел характера исключительно Христiянскаго, а носил яркiе живые следы язычества и писан, как видно, с целiю политическою»[9]. Чуть позже данные положения были развиты С.П. Шевыревым в публичных лекциях по истории русской словесности. Приведем соответствующий фрагмент: «Изв?стно, что съ XIII и особенно XIV в?ка, вся литература наша принимаетъ характеръ чисто духовный. Въ монастыряхъ, которыхъ размноженiе относится особенно къ XIV и XV стол?тiямъ, переписываются т? произведенiя, которыя носятъ на себ? печать религiозную. Слово о полку Игорев?, напротивъ, по ц?ли своей есть произведенiе чисто политическое. Характеръ св?тскiй на немъ явенъ; даже ярки воспоминанiя язычества; упоминается о четырехъ божествахъ: Велес?, Дажьбог?, Стрибог?, Хорс?; самъ народъ Русскiй названъ внукомъ Дажьбога (солнца); зам?тны многiя древнiя суев?рiя. Все это заставило думать и Карамзина, что оно писано мiряниномъ. Только обращенiе къ братьямъ, упоминанiе въ конц? Слова о Святой Богородиц? Пирогощей, Хрiстiянахъ, поборающихъ поганые полки, и заключительный Аминь – могли бы свид?тельствовать въ пользу духовнаго лица, какъ автора; но эти признаки не столько ярки, какъ другiе, какъ весь духъ Слова, какъ мысль его проникающая»[10].
А.С.Орлов писал (1946г.): «Незыблемо одно: полный языческой традиции своей родины, он (автор «Слова о полку Игореве» – Г.С.) нигде не оставил следов религиозной сентиментальности, свойственной христианству, не обмолвился ни одним намеком на грех и искупление»[11]. По мнению А.Ф.Замалеева, автор «Слова о полку Игореве» «сознательно принимал традиционные верования, становился язычником по убеждению»[12].
Д.С.Лихачев в противовес цитированным авторам утверждает: ««Слово» явно написано поэтом – христианином»[13]; автор «Слова о полку Игореве» – «несомненный христианин»[14]. Правда, в одной из давних работ (1952 г.) мы встретили такое высказывание Д.С.Лихачева: ««Слово о полку Игореве» написано поэтом христианином, не слишком, впрочем, проявившим свое христианство»[15].
Отметим известный априоризм, встречающийся в некоторых рассуждениях авторов, полагающих, что «Слово о полку Игореве» является христианским произведением. «Несмотря на то, – подчеркивает Е.Н.Сырцова, – что автор «Слова о полку Игореве» был христианином [что сегодня, пожалуй, уже ни у кого из исследователей не вызывает сомнений], в «Слове» достаточно широко упоминаются языческие боги, присутствуют вполне различимые элементы языческой мифопоэтической картины мира. Отрицание принадлежности автора «Слова» к христианской культуре противоречило бы всей логике развития духовной жизни Киевской Руси XII в., отрицание же языческих образов в поэтике «Слова» – очевидным реальностям»[16].
Если исходить из логики цитированного нами автора, то не надо читать текст «Слова о полку Игореве» (и любого другого произведения XII века), чтобы утверждать, что оно принадлежит к христианской культуре, ибо «отрицание принадлежности автора «Слова» к христианской культуре противоречило бы всей логике развития духовной жизни Киевской Руси XII в.».
Кстати, отметим, что по мнению А.Н.Робинсона: ««Слово» вступило в прямое противоречие с литературным процессом второй половины XII в, как только поэт воспел языческих богов, образы которых были органично связаны и с его идеалами, и с эпической традицией»[17].
По мнению Ю.М.Лотмана (а также М.Н.Громова, Б.В.Сапунова, А.Н.Робинсона, А.И.Макарова и других): «В «Слове» … отразилась система двоеверия»[18]. «При этом в нем («Слове о полку Игореве» – Г.С.), – по утверждению В.В. Милькова, – не содержится выпадов против язычества и совершенно отсутствуют черты какого-либо возвеличения и пропаганды христианства»[19].
В исследовательской литературе подсчитывается количество элементов язычества и количество элементов христианства в тексте «Слова», что само по себе очень важно и интересно. Но что это дает для решения вопроса о мировоззрении автора поэмы? Если количество элементов (хотя бы приблизительно) равное, то следует ли отсюда вывод о двоеверии? Если количество элементов одного мировоззрения превышает (насколько??!) количество элементов другого мировоззрения, то следует ли отсюда вывод в пользу этого (количественно) внешне доминирующего мировоззрения? Даже если мы точно подсчитаем количество элементов язычества и количество элементов христианства, то все равно никакого вывода о характере мировоззрения автора «Слова» сделать нельзя. Почему? Потому что нельзя сказать, что какой-то конкретный элемент язычества имеет точно такую же значимость в системе языческого мировоззрения, какую какой-то конкретный элемент христианства имеет в системе христианского мировоззрения. Или другими словами, имеющиеся в тексте «Слова» языческие и христианские элементы нельзя поставить во взаимнооднозначное соответствие. Что же остается делать исследователю? Констатировать наличие элементов язычества и элементов христианства в тексте «Слова» и этим ограничиться?
Нам представляется, что нужно исходить из кульминации всей поэмы, каковой, по мнению исследователей, является «Плач Ярославны». ««Плач Ярославны» не что иное как кульминация всей семантики этого многопланового и полифонического повествования. Именно здесь сплетаются воедино все основные семантические линии «Слова», связанные со стержневой организующей и смыслообразующей осью. Исходным здесь является представление о «Слове» как о целостном художественном произведении с единым замыслом и общей структурой»[20].
Но что представляет собой «Плач Ярославны»?
««Плач» Ярославны в своей основной части является типичным языческим заговором, который повторяет обычную четырехчастную форму заговоров, сохранившуюся до XIX в. Сначала идет обращение к высшим силам природы, затем прославляется их могущество, далее следуют конкретная просьба и заключение. В минуту смертельной опасности, когда дружина Игоря погибла в степях, Ярославна не вспоминает могущественного и милостивого христианского бога или небесную заступницу – Богоматерь. С просьбой о помощи она обращается к Ветру, к реке Днепру Словутичу, к главному божеству древних славян – светлому, трижды светлому солнцу… Что это – просто художественный приём или вызов господству церковной идеологии и открытое признание дееспособности языческих богов?»[21].
Разумеется, это открытое признание дееспособности языческих богов. Ибо ситуация меняется принципиально. Игорь бежит из плена. Инстанции, к которым обратилась Ярославна, удовлетворили ее просьбу. Можно ли в таком случае не считать «Слово о полку Игореве» произведением языческим?
И ещё. «Русскую землю, крещение которой состоялось около двух столетий назад, автор («Слова о полку Игореве» – Г.С.) определяет как землю языческого бога Трояна»[22]. О чем это свидетельствует? Характеристика русской земли (после принятия христианства!!!) как земли языческого бога Трояна – это не просто один из элементов язычества в тексте «Слова», а сущностная характеристика (сущностный и убедительный показатель) языческого мировоззрения автора поэмы.
В заключение противопоставим «Слову о полку Игореве» как языческому произведению классическое христианское произведение «Задонщину» (конец XIV века). На 7-ой строке «Задонщины» читаем: «православный русский народ»[23]. Обратим внимание на формулировку автором цели произведения (своей цели): «Воспоем деяния князей русских, постоявших за веру христианскую!»[24].
Обратим внимание на формулировку цели великого князя Дмитрия Ивановича: «Испытаем храбрецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»[25]. Обратим внимание на оценку морального состояния русских воинов: «Все как один готовы головы свои положить за землю Русскую и за веру христианскую»[26].
Отметим, как выражается скорбь, печаль: «Жалостно ведь, брат, видеть столько крови христианской»[27]; «Страшно и горестно, братья, было в то время смотреть: лежат трупы христианские словно сенные стога у Дона великого на берегу»[28].
И завершающий фрагмент «Задонщины»: «И помиловал бог Русскую землю…. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Братья, бояре и князья и дети боярские,.…Положили вы головы свои за святые церкви, за землю за Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, во свою Залесскую землю к славному городу Москве и сядем, брат, на своём княжении, а чести мы, брат, добыли и славного имени!» Богу нашему слава»[29].
[1] Летописные повести о походе князя Игоря. Из Ипатьевской летописи//Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1980. С. 357.
[2] А.П. Бородин «Князь Игорь». Оперное либретто. Музыка, 1965, 2-ое изд. С. 56-57, 59, 60-61, 62, 63.
[3] А.Н. Дмитриев. А.П. Бородин в работе над оперой «Князь Игорь». В книге: Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1976. М., Наука, 1977. С. 312.
[4] Дмитриев А.Н. «Слово о полку Игореве» и опера А.Н. Бородина «Князь Игорь». В кн.: Культурное наследие Древней Руси. М., Наука, 1976. С. 216.
[6] Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.Т. II-III . М., 1991. С. 475.
[7] Гончаров И.А. Собр. соч.: в 8 тт. Т. 7. Очерки, повести, воспоминания. М., 1954. С. 207-208.
[8] Пушкин. Т.12. Критика. Автобиография. Изд-во Академии наук СССР. 1949. С. 147-148
[9] «Москвитянин», 1843. Часть VI. №12. С.452.
[10]Шевырев С.П. Исторiя русской словесности, преимущественно древней. Том I. Часть вторая. Москва. 1846. С. 263-264.
[11] Орлов А.С. Слово о полку Игореве. 2-е изд. М.-Л., 1946. С.37.
[12] Замалеев А.Ф. Философская мысль в средневековой Руси (XI-XVI вв.). Л., 1987. С.137.
[13] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» – героический пролог русской литературы. Л., 1967. С.77.
[14] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л.,1985. С.81.
[15] Лихачев Д.С. Возникновение русской литературы. М.-Л., 1952. С.191.
[16] Сырцова Е.Н. Философско-мировоззренческие коннотации поэтики «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве» и мировоззрение его эпохи. Киев, 1990. С.42.
[17] Робинсон А.Н. Литература Древней Руси // История всемирной литературы. Т.2. М., 1984. С.427.
[18] Лотман Ю.М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII – начала XIX в. // «Слово о полку Игореве» – памятник XII века. М.-Л., 1962. С.375.
[19] Мильков В.В. Мировоззренческие основания поэтической образности «Слова о полку Игореве».// «Слово о полку Игореве» и древнерусская философская культура. М., 1989. С.31.
[20] Парахонский Б.А. Семантика коммуникативных отношений в «Слове о полку Игореве». // «Слово о полку Игореве» и древнерусская философская культура. М., 1989. С.76.
[21] Сапунов Б.В. «Слово о полку Игореве» в культуре Московской Руси. // «Слово о полку Игореве»: комплексные исследования. М., 1988. С.232.
[22] Сапунов Б.В. Ярославна и древнерусское язычество. //«Слово о полку Игореве» – памятник XII века. М.-Л., 1962. С.329.
[23]Памятники литературы Древней Руси (XIV- середина XV века).М., 1981. С.97.
[27] Там же. С.107.
[29] Там же.
