Санкт-Петербург изверг из своих умственных недр роман Владимира Ропшинова «Князь механический». Там достаточно антуража в духе цеппелинов, заклепок на броне, механических устройств, вживленных в человеческое тело, а также труб, испускающих пар, чтобы можно было с чистой совестью сказать: «Вот превосходный образчик русского стимпанка!»
Однако создание стильных подмостков отнюдь не стало главной задачей для автора. Изощренная работа стальными красками понадобилась ему для того, чтобы безобразие металлоидных конструкций подчеркнуло уродливость отношений между людьми.
Книга Ропшинова – попытка ответить авторам многочисленных фантастических романов, где революции 1917 года не случилось или же она начала совершаться, однако впоследствии была так или иначе «купирована». Писали в этом духе известные и весьма известные люди. Например, Вячеслав Рыбаков и Андрей Лазарчук. Притом писали из соображений добрых: хорошо бы дать своей стране такой сценарий, где нет кровавых ужасов Гражданской войны, раскрестьянивания и расказачивания, ГУЛАГа и долгого падения интеллектуальной культуры. Им хотелось показать иную Россию – могучую, красивую, прочную. Словом, такую, в какой хотелось бы поселить собственных предков.
Ропшинов, на первый взгляд, развивает повествование в том же ключе. События 1917 года прекратились без страшных последствий, дальше Временного правительства не пошло, по итогам Первой мировой царская держава оказалась на пьедестале победителей. Начало 1920-х: кажется, Империя прочна как никогда.
Вот только… ощущение триумфа быстро приходит в диссонанс с идеей о цене, которую русскому народу пришлось заплатить за избавление от великого октябрьского социалистического кошмара.
Во-первых, поля Мировой войны устланы коврами из русских мертвецов, а города России набиты русскими инвалидами – безрукими, безногими…
Во-вторых, государственный порядок держится на языческом конкордате с богом Мардуком, дающим силу управлять мертвецами – из них получаются прекрасные блюстители и оберегатели.
В-третьих, сохранение старой России это ведь и сохранение всего, что там было худшего.
А в живописании худшего Ропшинов не жалеет красок. Вот царь – расстрельщик народа. Вот митрополит – душегуб и корыстолюбец. Вот великий князь Сергей Михайлович – злодей, язычник. Вот вельможи… негде клейма ставить. Ну и, конечно же, ужасающая охранка, чудовищная полиция, свирепые казаки… И долгое, с каким-то причмокиванием, смакование Кровавого воскресенья. Собственно, по мнению Ропшинова, старая Россия погибла именно из-за того исторического расстрела. Меж царем и его народом возникла трещина, скоро обратившаяся в пропасть…
Социум обморочной машинно-мардучной России счастливо избежал того, что должно было с ним случиться в 1917 году по заслугам. Именно по заслугам – это важная для концепции Ропшинова мысль. Если конкордат с Мардуком распадется, судьба новой России начнется с того же самого – Кровавое воскресенье-2 – и пойдет по кругу в сторону несвершившейся революции. Каковая, всего вернее, все-таки свершится. Ибо, еще раз подчеркнем, – по заслугам.
Порядочный человек в таких обстоятельствах должен бы совершить самоубийство, ибо не следует подчиняться чувству долга, которое заставляет повиноваться подобной власти, но встать в кильватер революции — тоже не выход… Тупик.
Главный герой, князь императорской крови, разумеется, бодренько выбирает суицид. Изо всех сил правдоподобный, конечно же, способ действий для православного человека!
Ропшинов полемизирует с Рыбаковым, Лазарчуком и т.п., задавая читателю вопрос: а зачем такое сохранять? Россия была безобразна, ею правили моральные уроды, народ жестоко страдал, лучшие люди старой власти не сочувствовали.
Собственно, кто у него «лучшие люди»? Бывший революционер Бурцев и Зинаида Гиппиус. Социалист и интеллигент (пальцы не поднимаются выбить на клавиатуре кошмарное слово «интеллигентка»). Только они чисты и порядочны. Им бы вести Россию! Но кошмарная туша России таким персонам власти над собою не даст. Броненосец же в доке только давит всех без разбору – и правых, и виноватых… И если даже эти, самые лучшие люди не получают шанса выправить исконную тьму российскую, то разве неминуемое крушение державы не выглядит логичным?
Сдохнет жестокая замарашка с царем и попами на шее, авось, что-нибудь лучшее вырастет на ее месте! Ибо – куда ж гаже?
И на свет вытаскиваются древние, вековой давности, мифы революционной интеллигенции, наглой недоучки, о том, до какой же нелепицы, жестокости, распутства и бессовестности докатилась родная страна. Особенно же ее правящая элита. А народ – что? Народ, понятное дело, страдал постоянно, притом страдания его шли по нарастающей.
Складывается впечатление, что критический взгляд на Россию начала XX века автор романа выработал по большевистской газете «Пролетарий» или по журналу «Былое», посвященному истории революционного движения. А их издатели, хотелось бы напомнить, видели в «проклятом царизме» только гниль и пакость, сидели в подполье, считали патроны, мечтали о том, что эмиграция подкинет деньжат, писали приговоры окружающей действительности. Ну, или сами давно осваивали прелести эмигрантского быта. Их Россия – порождение выгребной ямы.
Но есть в концепции Ропшинова, как минимум, одно рациональное зерно.
Россия и русский народ и впрямь заработали 1917 год. Только вот дальше должно идти более серьезное, более обязывающее слово. Не по заслугам заработали, а по грехам.
Смысл всей той кровавой судороги, которая дугой ослепительной боли выгнула русское тело, был – движение к покаянию. К исправлению ума, как еще говорят в Церкви. И чудесные-пречудесные Гиппиус с Бурцевыми разных сортов стояли чуть ли не в первом ряду тех, чьими действиями вся страна зарабатывала этот путь к очищению через муки. Образованный класс давно бредил революцией, звал мужика к топору, проповедовал «свержение самодержавия», любил грозить Богу пальчиком, а то и вовсе объявлял Его несуществующим, первым принял градус «свободы нравов» до истинно европейского уровня: «любовь – как стакан воды: дается тому, кто его просит»… Проще говоря, интеллигенция, напичканная идеями «освобождения», как полтавская котлета салом, искренне лучилась идеалами распутства и душегубства, освещенных мечтой о «новом человеке». Лучшие люди, не так ли?
И вот они допроповедовались до того, что в одном екатеринбургском доме расстреляли супружескую пару, а также маленького мальчика и четырех невинных девочек. А потом вся страна мучительно жарилась на огне казней Господних, рождая исповедников. То есть, в общем-то, получила ужасающие условия для покаяния и расставания с грехами после того, как условия нормальные, мирные, народу не помогли.
Ропшинову же, как какому-нибудь добропорядочному эсеру-бомбисту времен Петра Аркадьевича Столыпина, всё кажется, что власть виновата, что Церковь безобразна, что устройство русской жизни того времени ужасно некрасиво. Не жалеть! Исправлять железной рукой «каждый винтик этого смрадного мира». Никак не хочется писателю припомнить, сколько крови пролилось, когда товарищи его кумиров добрались до власти…
Автор «Князя механического» не столько пытается возродить какой-нибудь «красный миф» или «красный проект», сколько стремится похоронить образ «викторианской России», постепенно начавший вытеснять из русского соборного ума пропагандистскую шелуху совпартпублицистики. Ему бы, наверное, хотелось, чтобы современный образованный русский смотрел на эпоху заката Империи сквозь линзы, выпачканные грязью.
Наши предки создали прекрасную, сложную, интеллектуально насыщенную цивилизацию. Потом убили ее. Произошла трагедия, стоившая нашему народу очень дорого и далеко отбросившая его с торного пути. Но неужели сейчас есть хоть малейший резон приучать себя к нелепой мысли об ущербности прекрасного создания, дабы получить хоть какое-то оправдание его убийству!
Зачем?
Никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя вырезать свет из прошлого собственного народа. Иначе тьма наступит в его настоящем.