Историкам хорошо известно, что технология провоцирования «цветных революций» не является американским изобретением. Одним из примеров провоцирования революции могут послужить мартовские события 1848 года в Берлине. В начале месяца здесь проходили митинги, на которых либеральная интеллигенция призывала рабочих к составлению петиции с требованиями политических свобод. 17 марта на собраниях горожан было принято решение на следующий день идти к дворцу и предать королю петицию с требованием свободы печати и созыва ландтага.
Однако король пошел на уступки – поэтому запланированное шествие превратилось в верноподданническую манифестацию. В разгар манифестации группа демонстрантов подняла черно-белое знамя революции (позднее оно стало красным), начались беспорядки и охранявшие дворец солдаты открыли огонь по толпе. Народ отхлынул на соседние улицы и начал строить баррикады; студенты бросились в предместья поднимать рабочих – так началась революция 1848 года в Германии.
События 9 января 1905 года, в общем, повторяли эту схему – причем вмешательство внешних сил сделало их еще более похожими на современные события. В начале русско-японской войны японский Генштаб поручил полковнику Акаси Мотодзиро организовать взаимодействие всех антиправительственных движений с целью дестабилизации обстановки в России. Финский националист Конни Циллиакус предложил Акаси созвать конференцию российских оппозиционных партий и согласовать планы подрывной деятельности. Самурай, имевший свои понятия о чести, поначалу не верил, что такое возможно. «Циллиакус сказал мне, – вспоминал полковник Акаси. – “Вы, несомненно, считаете позорным, что патриоты, которые имеют собственные политические взгляды… планируют разрушить свой дом во время национального кризиса, но это – неверное понимание российских внутренних дел”».
Оппозиционеры имели свое «понимание внутренних дел». Они открыто радовались победам японцев. Немецкий журналист Гуго Ганц писал из Петербурга, что общей молитвой либералов было: «Боже, помоги нам быть разбитыми!» На организованной Акаси и Циллиакусом Парижской конференции в сентябре 1904 года присутствовали лидеры эсеров, либерального «Союза освобождения» и шести националистических партий. «По совершенно секретным сведениям, – гласит докладная записка Департамента полиции, – в начале осени в Париже состоялся конгресс революционных деятелей, на котором между прочим было решено предпринять усиленную агитацию в России с целью возбуждения целого ряда политических волнений, которые могли бы окончательно дезорганизовать правительство, а затем к концу января создать грандиозные уличные беспорядки с участием рабочих масс.
Для руководства этим движением должен был сформирован особый “комитет” из представителей либеральной, радикальной и революционной групп. По тем же негласным сведениям упомянутый комитет действительно составился…» И далее докладная записка перечисляет членов этого «Комитета»: писатели А. М. Горький и Н. Ф. Анненский, публицисты-народники А. В. Пешехонов и В. А. Мякотин и либеральный адвокат Е. И. Кедрин.
«Комитет» работал в тесном взаимодействии с петербургской группой «Союза освобождения», которую возглавляли В. Я. Богучарский, С. Н. Прокопович и Е. Д. Кускова. Первым делом оппозиционеры решили наладить антиправительственную агитацию и купили две газеты: «Сын Отечества» и «Наша жизнь». Редакция «Сына Отечества» почти полностью состояла из членов «Комитета», и газета служила прикрытием для его деятельности. Обе газеты развернули активную антиправительственную кампанию – как выражался князь М. Шаховский, «началась вакханалия печати, занявшейся обливанием грязью нашего государственного строя».
На фоне этой кампании 6-9 ноября был проведен «Земской съезд», который потребовал создания «народного представительства». Затем были организованы студенческие демонстрации; во время демонстрации 5 декабря в Москве был впервые опробован метод провокации: «неизвестные» из толпы стали стрелять в полицию – но полиция не стала отвечать стрельбой по толпе и ограничилась использованием сабель плашмя.
С 20 ноября началась «банкетная кампания». Поскольку митинги были запрещены, то они проходили под видом банкетов, на которых произносились речи и принимались резолюции. Кампания открылась грандиозным банкетом на 650 человек в самом большом зале Петербурга. Под председательством В. Г. Короленко здесь собрались известные писатели, профессора и предприниматели. «Союз освобождения» рекомендовал всем участникам митингов-банкетов принимать одни и те же резолюции с требованием созыва Учредительного собрания.
Уступая давлению «общественности», министр внутренних дел Святополк-Мирский взял на себя смелость на аудиенции заявить Николаю II, что «если не сделать либеральные реформы, то перемены будут уже в виде революции». Однако царь полагал, что «перемен хотят только интеллигенты, а народ не хочет». Святополк-Мирский предложил программу реформ, включавшую введение выборных представителей в Государственный Совет. На совещании 2 декабря царь ответил на предложение Мирского, что «власть должна быть тверда и что во всех разговорах земцев он видит только эгоистическое желание приобрести права и пренебрежение к нуждам народа».
Таким образом, «банкетная компания» не достигла своей цели, и либералы не знали, что делать дальше. «Средства мирного заявления своих требований в сущности уже исчерпаны, – писал Богучарский П. Б. Струве. – Что делать дальше?» Струве резюмировал, что народ не поддерживает «освободительное движение»: «Перед нами революционные земцы и интеллигенция, и к сожалению, лояльный народ». Необходимо было как-то расшевелить «лояльный народ».
Наиболее массовой рабочей организацией в столице было «Собрание фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», возглавляемое священником Гапоном. В середине декабря дирекция Путиловского завода уволила четырех рабочих, принадлежавших к «Собранию», и 3 января на заводе началась забастовка. Гапон пришел на прием к петербургскому градоначальнику Фуллону и успокоил его, заявив, что требования рабочих чисто экономические. «Может быть, рабочие захотят подать петицию царю, – сказал Гапон, – так не бойтесь, все будет тихо и мирно». Фуллон попросил священника поклясться на евангелии, что он не идет против царя – и Гапон поклялся. Начальник Петербургского охранного отделения А. В. Герасимов позднее писал, что «это движение застало полицию врасплох. И в Департаменте и в градоначальстве все были растеряны. Гапона считали своим и поэтому не придавали забастовке большого значения».
Гапон говорил Фуллону о рабочей петиции, в которой основным требованием было увеличение заработной платы. После начала забастовки Гапон колебался и не знал, что делать дальше. Корреспондент А. Филиппов свидетельствует, что «никаких определенных планов действия у Гапона не было. Начиная с 1 января к нему являлись случайные люди, которые отнимали у этого умело скрывавшего свою растерянность, отсутствие знаний и программы человека все его время…
В конце концов, Гапона по чьему-либо предложению внезапно одевали, куда-нибудь везли и также случайно и неожиданно привозили назад». Сотрудник «Биржевых ведомостей» Феликс писал, что в это время «Гапон сближается с А. М. Горьким и определенной группой прогрессивных писателей и, видимо, подпадает под их влияние». «Комитет» послал к Гапону журналиста Матюшенского, который был известен как один из организаторов Бакинской стачки 1903 года. Гапон, который не знал, как вести переговоры с правлением Путиловского завода, сразу попросил Матюшенского помогать ему в этом деле, а Матюшенский предложил расширять стачку и увеличивать требования. По примеру Бакинской стачки путиловцы пошли на другие заводы, чтобы заставить рабочих присоединиться к ним. 7 января стачка стала всеобщей.
Одновременно оппозиционеры пытались заставить Гапона включить в петицию политические требования. Гапон не умел писать петиции и попросил написать ее Матюшенского. Надо отдать должное Матюшенскому – он был талантливым литератором. Поскольку Гапон собирался подать петицию во время «крестного хода» к Зимнему дворцу, то Матюшенский написал прошение-челобитную, в которой красочно описал народные горести – так что люди плакали, когда челобитную читали на рабочих собраниях. Но в конце петиции Матюшенский приписал то, что нужно было «Комитету» – требование Учредительного собрания, и то, что нужно было полковнику Акаси – требование заключения мира «по воле народа».
Гапон не хотел выдвигать эти требования. «Любопытно как характеристика для оценки событий и самого Гапона, – свидетельствует Филиппов, – что он всячески отказывался принять текст воззвания Матюшенского и в особенности часть политическую с требованием общего характера, – выходящую за пределы рабочих интересов экономического и бытового характера. Гапон находил, что все это способно испортить дело в глазах правительства и вызовет репрессии, совершенно исключительные, а потому и нежелательные… Но были какие-то силы которые влияли и на него, и на Матюшенского. И воззвание-манифест были переписаны…»
Что за силы влияли на Гапона? «Искра» передавала сообщение своего корреспондента из Петербурга: «Священник Гапон весьма (выделено в оригинале – С.Н.) теперь разговаривает с либералами. Ему же переданы деньги на поддержание стачки… В воскресенье решили идти к Зимнему дворцу с детьми и домочадцами и требовать учредительного собрания… Итак, в воскресенье Гапоном назначена революция. “Гапон – демагог, не брезгающий никакими средствами, – говорят про него либералы, – но за ним теперь идут массы и надо теперь, чтобы масса пришла к Зимнему дворцу”(выделено в оригинале – С.Н.), и они усердно разговаривают теперь с Гапоном, дают ему деньги и обещают их без конца».
Это сообщение корреспондента «Искры» ставит жирную точку над «i». Чтобы убедить Гапона, либералы пустили в ход вечный двигатель всех «цветных революций»: деньги. Гапон не был борцом за идею: Б. В. Савинков свидетельствует, что Гапон любил деньги, любил женщин, комфорт, роскошь – именно так он проявил себя в эмиграции.
Выдвижение политических требований имело решающее значение для исхода шествия. Николай II поначалу хотел выйти к рабочим и принять их смиренную челобитную, но когда царь узнал о ее содержании, он решил остаться в Царском Селе. Поддержание порядка в столице было возложено на великого князя Владимира Александровича.
Решившись на выдвижение политических требований, Гапон предложил оппозиционным партиям принять участие в шествии. Как передает эсер В. Гончаров, «Гапон… настаивал, чтобы партийные люди были с оружием в рядах шествия и следили за ним, Гапоном. Если его около дворца остановят и не пропустят к царю, он даст знак белым платком – крути, ломай телеграфные столбы, деревья и все, что попадет под руку, строй баррикады, бей жандармов. “Тогда, – говорил Гапон, – не петиции будем подавать, а революцией будем сводить счеты с царем и капиталистами”».
Но, разумеется, революционеры не собирались ждать, когда Гапон махнет белым платком, – они сразу же, в начале демонстрации, выкинули красные флаги. Некоторые группы собирались напасть на правительственные учреждения, а возглавлявший эсеровских боевиков Пинхас Рутенберг в тайне от Гапона планировал покушение на царя. Распространявшиеся 8 января листовки социал-демократов призывали рабочих к вооруженному восстанию и к революции, а солдат – к переходу на сторону рабочих. «8-го числа Центральная группа постановила принять самое решительное участие в движении 9 числа, – писал жандармский генерал А. И. Спиридович, – и когда в этот день рано утром началось с пяти сторон Петербурга движение рабочих толп к дворцу – социал-демократы сделали все зависящее от них, чтобы придать шествию рабочих революционный характер. Благодаря им, среди серой массы рабочих, наивно думавших, что их ведут для подачи челобитной к Государю о их нуждах, виднелись в некоторых местах красные флаги, раздавались революционные песни, разбрасывались прокламации, слышались угрозы по адресу монарха».
Гапон решил идти с колонной путиловских рабочих. Когда утром он появился на месте сбора, к нему подошел Рутенберг и спросил, имеется ли какой-нибудь план дальнейших действий. Плана не оказалось, тогда Рутенберг взял инициативу на себя. «Наскоро план был составлен, – описывает события корреспондент “Революционной России”, – определены направления, по которым идти, стали изготовлять флаги… Были указаны адреса оружейных лавок, был дан маршрут, вызваны были люди повернее и с оружием». В 11 часов процессия тронулась. Впереди шел Гапон, «он поднимал крест перед собой – словно вел этих людей в землю обетованную… Слева от него шел… рабочий Васильев с большим деревянным распятием в руках, справа – социалист Рутенберг. За ними следовала группа рабочих с портретами царя, хоругвями, распятиями и образами».
Картину дополняет рассказ Д. Н. Любимова: «Он (Гапон – С. Н.) шел, окруженный ближайшими своими сотрудниками, рядом с ним – инженер Рутенберг с партийными представителями, главным образом, из учащейся молодежи, которые делали все возможное, чтобы придать шествию революционный характер. В некоторых местах виднелись красные флаги, в хвосте пели революционные песни. Группа социал-демократов немедленно вступила в резкие пререкания с офицером и жандармскими чинами, вышедшими навстречу процессии. Дело осложнилось тем, что какой-то студент… обратился к солдатам с речью, убеждая их не слушать офицеров и примкнуть к шествию». Хотя царя не было в городе, войска имели приказ не допускать толпу к Зимнему дворцу; офицерам было дано право действовать по усмотрению – и, в случае крайней необходимости, стрелять.
Командовавший у Нарвской заставы офицер поначалу попробовал разогнать толпу с помощью кавалерии. Как говорит полицейское донесение, эскадрон прошел через толпу, разделив ее на две части, причем во всадников стреляли из револьвера. Но толпа, сомкнувшись, двинулась дальше – на шеренгу солдат. «Вследствие этого начальник пехотной части протрубил несколько раз боевой сигнал, а затем четыре раза скомандовал “к прицелу”, после чего был дан первый залп…»
