Кто бы мог подумать, что на целую неделю главной темой политических дискуссий в России станут итоги песенного конкурса «Евровидение»!
Разрыв между итогом народного голосования, отдавшего предпочтение представителю нашей страны Сергею Лазареву, и голосованием жюри, у которого первые места заняли Австралия и Украина, конечно, является объективным и очевидным фактом. Получилось некрасиво. Публика возмущается предвзятостью жюри, и возмущается справедливо. Но почему это, в общем-то, малозначительное событие вызывает столько эмоций и остается в топе обсуждения так долго?
Куда более серьезные проблемы, в том числе непосредственно затрагивающие наши интересы, то, что происходит с образованием и здравоохранением, с пенсионной системой, с занятостью или с рынком жилья, не вызывают столь бурных дискуссий. А в плане международных событий, песенный конкурс сравнился по концентрации общественного внимания с войной в Сирии, а может быть и превзошел её.
История с «Евровидением» идеально вписывается в сформулированную французским философом Ги Дебором концепцию «общества спектакля». То, что происходит на экране — важнее и «реальнее» того, что происходит в жизни, даже если это происходит с самими зрителями. Любопытно, что Дебор писал свою классическую книгу в 1967 году, опираясь на опыт телевидения, когда про Интернет и социальные сети ещё никто слыхом не слыхивал. И позднее многие утверждали, будто с появлением новых технологий ситуация изменилась.
Однако история с «Евровидением» показывает, что тезис Дебора по-прежнему работает. По крайней мере, в Восточной Европе. А многочисленные обсуждения в социальных сетях и на других электронных площадках не только не создают альтернативу телевизионному событию, но напротив, многократно усиливают его, тиражируют его, придают ему многомерность и многогранность, которую само телевидение собственными силами обеспечить было бы не в состоянии.
Показательно, что высказывания многих политиков тоже оказываются строго в логике «общества спектакля». Серьезность, с которой политики обсуждают, осуждают или одобряют песенный конкурс, который, по сути дела, никак не должен был бы привлекать их внимание, удивляет сама по себе, но ещё больше поражают выводы, которые они делают.
Так бывший украинский премьер Арсений Яценюк безо всякой иронии заявляет, что после того как на «Евровидении» победила украинская певица с песней о злоключениях краымских татар, Крым, несомненно, будет возвращен под власть Украины. В Киеве уже радостно планируют, какие неудобства и унижения они приготовят для россиян, которые приедут на конкурс 2017 года. Эти мелкие гадости должны, очевидно, заменить и политику, и дипломатию.
Не менее комично, однако, выглядят и наши журналисты или депутаты, пытающиеся по итогам голосования жюри и интернет-голосования телезрителей судить об отношениях той или иной страны с Россией.
Разумеется, голосование было предвзятым. И разумеется, организаторы конкурса тоже действовали в логике Дебора, пытаясь превратить явление поп-культуры в политическое событие. В конце концов, там где крутятся большие деньги, всегда задействованы серьезные интересы, а культурная политика Евросоюза всё больше напоминает поздний «совок» с идеологически подкованными худсоветами, негласными, но при этом общеизвестными, политическими установками. И всё же, если уж говорить об ангажированности западных жюри, то обратить внимание надо было не на то, как вытягивали Украину, а на своеобразный альтернативный флеш-моб, когда вдруг в топ поднялась Австралия — не столько из-за музыкальных достоинств песни и её исполнительницы, сколько в результате явного сопротивления политическому заказу.
В этом смысле сенсационный результат австралийцев говорит о настроениях европейцев куда больше, чем многие политические комментарии. Далеко не все в Европе любят Россию, но вот брюссельскую бюрократию и её политику не любят ещё больше.
Реакция нашего общественного мнения тоже в высшей степени показательна. Имели, конечно, основание обидеться. Но почему так сильно? Почему вообще для нас так важно отношение Европы? И чем так важен этот конкурс? Всё-таки не главное культурное событие континента.
Казалось бы — посмеяться и забыть. Страна Чайковского и Шостаковича не может всерьез обижаться из-за недооценки творчества Сергея Лазарева… Но нет, обижаемся всерьез, обсуждаем всерьез.
Собственно, именно на такую нашу реакцию, несомненно, рассчитывали европейские бюрократы от культурной политики. Если бы в России и на Украине никто на «Евровидение» ставки не делал, то интриговать на этом поле тоже смысла бы не было. Но в том-то и дело, что ситуация оказалась со всех сторон предельно предсказуема.
Люди склонны оценивать других по себе. И вся интрига с песенным конкурсом построена была именно на этом сходстве.
Мы очень любим рассуждать о том, насколько мы отличаемся от остальной Европы. Мы другие, особенные, необычные. У нас совершенно другая система ценностей, другие понятия об успехе и благе, о том, к чему надо стремиться и что почитать достижением. Но, увы, система ценностей «Евровидения» и воплощаемый им пошлый идеал успеха оказался не только полностью принятым и одобряемым в российском обществе, но и приобрел такую значимость и масштаб, какого мы не найдем в старых государствах Запада, где популярность данного конкурса в разы меньше, а про его политическую значимость догадались только после того, как обнаружили, что восточные соседи (не только, кстати, россияне) превратили соревнование исполнителей эстрадных песенок в дело государственной важности.
Мы другие, чем Европа? Увы, нет. Ничуть не другие!
«Евровидние» оказалось очень поучительным, хоть и несомненно кривым зеркалом, в котором мы увидели именно самих себя. Причем единство политического класса, журналистов, интеллектуалов, либералов-западников и консерваторов-традиционалистов и общем интересе к «Евровидению» свидетельствует об удивительной однородности вкусов и представлений. Низы и верхи, оппозиционеры и сторонники власти, все не просто дружно прилипают к экрану в назначенный день, но и воспринимают происходящее с катастрофической серьезностью, легитимируемой комментариями государственных каналов и поддерживаемой огромными суммами денег, вкладываемых в очередного исполнителя и его песенку.
Российский политик и чиновник, увы, отличается от отечественного обывателя лишь уровнем власти и доходами. Вкусы и предрассудки у них общие. Через «Евровидение» мы проявляем себя настоящими европейцами — в самом худшем смысле этого слова. Мы приобщаемся к культуре европейской пошлости, к соответствующим дешевым соблазнам и мелочным амбициям. Мы оказываемся точно такими же, как они, с теми же комплексами и предпочтениями.
Вот тут-то и обнаруживается самое неприятное. Несчастье России в отношениях с Западом не в том, что мы «другие», что у нас «особый путь», а в том, что как бы мы ни старались утверждать обратное, мы на самом деле уже четверть века идем их путем, воспроизводим их стереотипы и ценности, повторяем их штампы. И постоянные словесные декларации о противном, как раз, вполне по Фрейду, отражают беспомощность интеллигенции и культурных лидеров, неспособных реально предложить (если не миру, то хотя бы собственной публике) что-то реально новое, альтернативное, своеобразное, вызывающее, собственное.
«Особость», «своеобразие», тоже превращаются в спектакль, пусть даже и разыгрываемый для самих себя, перед зеркалом. Неискренность и натужность видна буквально невооруженным глазом. Как показывает история нашего шоу-бизнеса последних лет, у нас даже гомофобия — показушная!
Разумеется, устройство шоу-бизнеса всюду одинаковое, и другим оно быть не может. Так же, как и его герои, образы. Однако зачем вообще было делать из события шоу-бизнеса политический приоритет?
Подобная ситуация логически вытекает из своеобразной «диктатуры пиара», преодолеть которую можно лишь одним способом — переключить внимание на реальность, живущую параллельно и отдельно от «спектакля». Для этого совершенно не обязательно выключать телевизор или закрывать свой аккаунт в социальных сетях, но необходимо раз и навсегда усвоить, что зрелище, экранная картинка не могут занимать в нашем сознании больше места, чем наш собственный, непосредственный опыт. В том числе и опыт социально-политический.
Шоу-бизнес создан для того, чтобы нас развлекать, и если он стал инструментом политического управления, то виновато в этом лишь само общество, допускающее такое положение дел. Когда политики превращаются в клоунов и шоуменов, не удивительно, что шоумены и клоуны становятся политическими фигурами, а их успехи или поражения оборачиваются политическими событиями.
Патриотизм начинает в «обществе спектакля» симулироваться также, как и любая другая идеология или практика. Потому что в такой системе вообще нет ничего серьезного, ничего, требующего земной, повседневной, не зрелищной, жизненной деятельности. Не надо быть, достаточно казаться. Хотя бы самим себе.
Это отнюдь не специфическая проблема России, но общество, гордящееся своей историей и цивилизацией, должно было бы её переживать особенно болезненно. А потому беда наша, в конечном счете, даже не в том, что мы, ровно как и Запад, живем в «обществе спектакля», а в том, что мы безропотно смирились с этим. И лишь пытаемся делать вид, будто спектакли, которые мы у себя и для себя разыгрываем — другие. Хотя и это тоже иллюзия.
Со времен Рима мы знаем, что зрелище есть прямая и непосредственная угроза демократии. Народ, поглощенный зрелищами, не может вершить собственную судьбу, не может быть субъектом истории.
Для того, чтобы быть самим собой, недостаточно кичиться предками и корчить рожи перед зеркалом. Самостоятельность и самодостаточность — в культуре, политике и экономике, как и в личной судьбе — требуют честной критической самооценки, за которой следует постоянная и тяжелая работы. Работы над собой и своей жизнью.