Ответ на статью Бориса Межуева
РI: Когда на наши публикации поступают отклики, это всегда свидетельствует о том, что мы зацепили какой-то живой нерв, подняли некую чувствительную проблематику. Сказав о том, что «цивилизационный код России» состоит в «оправдании отцов», мы тем самым попытались нащупать национальную идею России, опираясь как на отечественную философскую классику, так и на анализ текущего положения дел в разбуженной виртуальной революцией культуре Запада. Однако мы приветствуем и альтернативные мнения по вопросу о «цивилизационной особости» России. В конце концов, спор рождает истину, как считал «отец философии» Сократ.
Вступление
Борис Межуев опубликовал интересную статью, которая приглашает к размышлению и обсуждению заявленной темы: Есть ли у России свой «цивилизационный код», и в чем он может заключаться?
Его главные тезисы:
«Если у России и существует некий особый “цивилизационный код”, то он состоит в явном сопротивлении тренду на дискредитацию фигуры Отца-Царя-Бога, то есть в спасении основ патриархальной цивилизации, но в рамках христианства».
«…Если искать “цивилизационный код” России всерьез, то его следует связывать исключительно именно с защитой патриархального уклада, вне зависимости от того, верим мы или нет в надежность этой защиты».
«В душе Россия остается такой же патриархальной, какой всегда и была, даже если на словах и на деле она решится идти европейским путем».
Таким образом, основное предположение автора состоит в том, что «русская культура сопротивляется общеевропейскому тренду на отмену патриархальности в семье, церкви и государстве».
На мой взгляд, в законсервированной патриархальности далеко не уедешь. Пребывая в ней, мы так и останемся в прошлом. Смею думать, что в глубине души Россия мечтает о свободе для жизни. Свобода жить – настоящая русская идея. Однако свобода для жизни – это не только российский идеал или «цивилизационный код», но и антропологический императив, и потому он является универсальным, общечеловеческим.
Шанс для России
Запад растерял свои ценности. В океане фейковых новостей он сам стал фейком. Когда-то прогрессивный, сегодня Запад стал деградировать. В отличие от Запада, у России появился уникальный исторический шанс стать символом грядущей цивилизации. Одним из первых это увидел Далай-лама XIV, духовный предводитель последователей тибетского буддизма. В 2017 году он заявил, что у Российской Федерации есть колоссальный потенциал для того, чтобы занять место ведущей нации, а русские люди могут изменить мир.
Мой оптимизм берет начало с моратория на смертную казнь в России в 1997 году. Этим актом власть совершила своеобразную (правовую, гуманитарную и культурную) революцию в стране. Отказавшись от смертной казни, общество сделало шаг навстречу библейской заповеди «Не убий!» Государство объявило, что больше не будет убивать своих граждан, так сказать, на законных основаниях. Более того, этот акт утверждает еще одну истину – свободу для жизни. Последняя идея имеет не только национальный, но и универсальный, общечеловеческий характер, поскольку выражает антропологический императив.
Двумя годами ранее я предложил «Метафизический аргумент против смертной казни».
Итальянский юрист Чезаре Беккариа (1738–1794) полагал, что смертная казнь не основана на праве, а является «войной нации с гражданином, считающей необходимым или полезным уничтожить его жизнь». Однако при спокойном господстве законов, при таком образе правления, который отвечает желаниям всей нации, нет нужды убивать гражданина. Кроме того, необходимость смертной казни нельзя обосновывать тем, что она существовала почти во все времена. «Человеческие жертвоприношения были в обычае почти у всех наций, но кто же осмелится оправдывать их?»[1].
Владимир Соловьев считал, что смертная казнь бесчеловечна. В человеке имеется предел, неприкосновенный и неупраздняемый извне: это – жизнь человека. Но, справедливо ужасаясь перед убийством, общество отвечает смертной казнью, т.е. новым убийством. По какой же это логике – повторение зла есть добро? – спрашивал философ[2].
Суть метафизического аргумента против смертной казни заключается в следующем. Во-первых, человек обладает творческим импульсом, благодаря чему он способен к саморазвитию. Пока мы живем, у нас всегда сохраняется чудесная возможность творить себя и принимать участие в созидании внешнего мира. Во-вторых, окружающая среда постоянно предоставляет человеку новые объективные возможности. Конечно, эти возможности неравноценны в разное время и в различных условиях, но важно то, что они всегда имеются. Полное отсутствие возможностей означало бы полное отсутствие бытия. В-третьих, человек взаимодействует с изменяющейся средой, и будущие результаты этого взаимодействия не предопределены и заранее не могут быть точно известны. Вместе с развитием индивидов изменяются их существование и сущность. Человек становится тем, кем он становится.
Таким образом, никто не может давать окончательных оценок человеку, пока он жив. Смертная казнь является разновидностью таких оценок. Следовательно, смертных приговоров быть не должно. Они ошибочны с точки зрения метафизики уважения к человеку. По этой логике, стоит отменить и пожизненное заключение: все наказания должны иметь временный, но не бессрочный характер.
В повести Антона Чехова «Дуэль» (1891) натуралист фон Корен вынужденно признается: «Никто не знает настоящей правды». С ним соглашается его бывший противник. В силу фактической сложности жизни, бесконечной сущности бытия законодатели и юристы также не знают «настоящей правды». В частности, поэтому их законы не должны отличаться жестокостью.
Как бы то ни было, если государство станет культивировать лишь одну ценность «Не убий», то общество ожидают кардинальные изменения. С отменой смертной казни у России появился шанс создать человечное общество, в котором можно спокойно жить, учиться, работать и творить.
Я не предлагаю начать новую дискуссию о смертной казни. Отмена смертной казни в России – это исторический и юридический факт, это – социальная реальность, в которой мы живем. Данный акт самим своим существованием незримо оказывает положительное влияние на общественные отношения. Я предлагаю развивать эту современную реальность в сторону принципов «не убий» и «свобода для жизни», которые могут являться отправной точкой для всех социальных проектов и перспектив. В этом социальном движении найдется место и для патриархальных, и для инновационных укладов жизни.
Обет свободы
Мы обращаемся к легенде о Великом Инквизиторе из романа «Братья Карамазовы» Федора Достоевского, чтобы показать: его эссе – это гимн человеческой свободе, в нем писатель прозрел не только глубинную сущность человека, но и душу России.
Великий Инквизитор в начале своего разговора с Иисусом Христом напоминает ему: «Не ты ли так часто тогда говорил: “Хочу сделать вас свободными”». Ну и что из этого вышло? Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, – продолжает девяностолетний кардинал, – но теперь это кончено, и кончено крепко. Именно теперь люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, «а того ль ты желал, такой ли свободы?» – спрашивает старик. Он ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и решили так для того, чтобы сделать людей счастливыми.
Великий Инквизитор вспоминает о трех искушениях Иисуса в пустыне и считает, что в тех вопросах «явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле». Первый вопрос могучего и умного духа Иисусу: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, – ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им хлебы твои». Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты, если послушание куплено хлебами? – заключает Инквизитор.
Старый кардинал вполне уверен, что никакая наука не даст людям хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам его и его свиты и скажут: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы. Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики.
Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Великий Инквизитор упрекает Иисуса: «Ты знал, ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой, но ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось тебе, чтобы заставить всех преклониться пред тобою бесспорно, – знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного. Взгляни же, что сделал ты далее. И все опять во имя свободы!».
Старик признаёт, что человек, «это несчастное существо», рождается с даром свободы. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. «Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы». Это так, – продолжает Инквизитор, обращаясь к Иисусу, – но что же вышло: вместо того, чтоб овладеть свободой людей, ты увеличил им ее еще больше!
Инквизитор почти что обличает Иисуса: «Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою. Вместо твердого древнего закона – свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, – но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?».
Старый кардинал точно знает, что есть три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет. Однако Иисус отверг и то, и другое, и третье. Когда страшный и премудрый дух поставил его на вершине храма и сказал ему: «Если хочешь узнать, сын ли ты божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, сын ли ты божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в отца твоего», – то Иисус, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз. Он также не сошел со креста, когда кричали ему, издеваясь и дразня его: «Сойди со креста и уверуем, что это ты». Старец кардинал с упреком замечает: «Ты не сошел потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками». По мнению кардинала, чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и бога, ибо человек ищет не столько бога, сколько чудес.
Великий Инквизитор риторически вопрошает: «Озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них: кого ты вознес до себя? Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал! Может ли, может ли он исполнить то, что и ты? Столь уважая его, ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, – и это кто же, тот, который возлюбил его более самого себя! Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует?». Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им, – заключает старик.
И далее он рассуждает: мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки.
Вдруг Инквизитор делает поистине страшное признание Иисусу: «мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним…»; «мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним».
Иначе говоря, Инквизитор на стороне сатаны, «духа самоуничтожения и небытия». Это именно сатана считает, что человек «слаб и подл», что люди никогда не смогут быть свободными, потому что «малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики». Для старика, адвоката дьявола, люди – всего лишь «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку». Именно помощники дьявола так мечтают: еще много выстрадает земля, но мы «будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей» и «каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник».
Великий Инквизитор говорит без тени сомнения: «О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся… Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они».
Слова сторонника дьявола демонстрируют дьявольское презрение к людям.
Антропологическая парадигма Великого Инквизитора не ушла в прошлое. Ж.-Б. Кламанс из повести Альбера Камю «Падение» (1956) так рассказывает об идеале господ: «Словом, скажу вам по секрету, рабство, по преимуществу улыбающееся, необходимо. Но мы должны скрывать его. Раз мы не можем обойтись без рабов, не лучше ли называть их свободными людьми? Во-первых, из принципа, а во-вторых, чтобы не ожесточать рабов. Должны же мы их как-то компенсировать, верно? Тогда они всегда будут улыбаться и у нас будет спокойно на душе». Иначе говоря, улыбающиеся рабы – сладкая мечта господ.
Если поверить легенде Достоевского, то следует признать, что христианство – религия свободы. Подобную характеристику можно найти и у Николая Бердяева. В частности, именно этим обстоятельством можно объяснить устойчивый интерес к христианству вплоть до настоящего времени.
Иисус хотел свободной веры и свободной любви. Это значит, что люди должны сами идти к своей свободе и обретать ее постепенно. Трудное это дело, но они имеют право на помощь в этом от всех тех, кто также хочет свободы и сам идет к ней. Нужно только верить в то, что человек не грязная ветошка, а безмерно велик и прекрасен, как микрокосм. Нужно верить в человека так же, как верил в него Иисус из поэмы Достоевского. В этом, в частности, проявляется подлинная метафизика уважения к человеку.
Заключение
В России стародавний принцип «Не убий» оказывается современным вектором социального и антропологического развития. У людей нет будущего по ту сторону данной максимы. В движении к свободе для жизни сочетается традиционность, патриархальность, прогрессивность, – всё, что способствует социальному и индивидуальному благосостоянию. Свобода для жизни естественно избегает деградации, вырождения человеческого бытия.
По замечанию Спинозы, «человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни» (Этика. Часть четвертая. Теорема 67). Иначе говоря, на вопрос «зачем же нам свобода?» можно ответить и так: свобода нам нужна для того, чтобы думать о жизни. Не только думать, но и действовать во имя жизни.
[1] Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях (1764). М.: Юридическое издательство НКЮ СССР, 1939. С. 314–331.
[2] Соловьев В.С. О смертной казни // Смертная казнь: за и против. М., 1989. С. 176–180.