Рубрики
Блоги

Нищета коллаборационизма

Остается только сожалеть, что не все пропагандисты понесли заслуженное наказание. Напомню, что на Нюрнбергском процессе главный редактор газеты Der Sturmer Юлиус Штрейхер был приговорен к смертной казни как военный преступник. Так что, исходя из прецедентного права, остальные заслуживали не меньшего.

Русская Истина представляет вниманию читателей рецензию нашего постоянного автора, историка и публициста Андрея Мартынова на сборник статей «Убийцы словом. Оккупационная печатная пропаганда» (М.: «Сеятель», 2022. – 338 с.)

Вошедшие в книгу материалы, связанные с одной из не до конца изученных сторон истории гитлеровской агрессии против Советского Союза, реконструируют различные формы и практики оккупационной агитации. Собранные вместе они позволяют рассматривать практически весь комплекс осуществленных неприятелем акций. Есть статьи, посвященные листовкам, которые разбрасывались над позициями Красной армии, есть о газетах, печатавшихся для населения оккупированных областей, а также о пропагандистских материалах для чинов коллаборационистских формирований.

Обращает внимание изначально слабая подготовленность противника к ведению идеологической войны. Последнее обуславливалось несколькими причинами.

По мнению историка Николая Смирнова (Москва), первая причина состояла в том, что, несмотря на тоталитарный характер режима, внутри него в рамках собственных компетенций имела место жесткая конкуренция[1]. Как следствие, за ведение пропаганды боролись собственно министерство пропаганды, вермахт, министерство иностранных дел, а позднее и министерство оккупированных восточных территорий.

Вторая причина заключалась в том, что информация о сроках нападения была доведена до соответствующих ведомств довольно поздно. Так глава отдела пропаганды вермахта полковника Хассо фон Ведель узнал о нем лишь 21 февраля 1941 г., а первый руководящий документ им был создан только 6 июня.

В-третьих, ни одна из отвечавших за пропаганду структур не обладала достаточным количеством материальных средств и профессиональных сотрудников. Например, в вермахте не хватало экспертов, знавших Советский Союз, не все роты пропаганды имели в своем штате переводчиков, а потому могли лишь распространять присланный агитационный материал, а не создавать его. В такой ситуации оказалась, например, 697-я рота пропаганды при 3-й танковой группе. Кроме того, из-за слабого знания языка многие листовки содержали речевые и орфографические ошибки, что, в немалой степени, снижало к ним доверие. Другой проблемой агитаторов, особенно на раннем этапе, оставалась невозможность дать ответы на интересовавшие коллаборантов (в том числе потенциальных) вопросы о времени роспуска колхозов, представления независимости тем или иным территориям СССР и создания национальных политических комитетов («независимых правительств»), так как решения по ним не было принято руководством рейха.

В подобном контексте помощь агрессорам оказывали те коллаборанты, кто согласился служить противнику, несмотря на всю неопределенность собственного статуса. Вместе с тем, гитлеровская цензура существенно снижала тот пропагандистский эффект, который оккупационные власти могли бы достичь посредством использования таких изменников. Елена Нечай (Ростов-на-Дону) отмечает, что запреты на информацию о ситуации на фронте, недостаточная освещенность административных, хозяйственных проблем и вопросов в местной периодике также подрывала доверие к прессе предателей. Например, в газете «Вольное Приазовье» (Азов) в каждом номере печаталось не больше одной городской новости. В то время как страницы газет заполняли материалы о том, «что русский народ сам не в состоянии управлять своей страной». Или, как в «Новом слове» (Таганрог) подчеркивалось: «мы свободны! Теперь мы должны доказать, что благородная германская кровь не напрасно пролилась, что мы действительно люди, хотя и повергнутые морально большевиками».

Тему городской прессы в сборнике продолжает статья Валерия Левченко (Одесса), посвященная одесской периодике периода румынской и немецкой оккупации.

Также книга опровергает устоявшийся в среде апологетов генерала Власова штамп, будто он и его сподвижники были противниками антисемитской пропаганды. Даже после провозглашения своей программы (Пражский манифест 14 ноября 1944 г.), в которой, объективности ради, признаем, действительно отсутствовала погромная риторика, таковая имела место на страницах коллаборационистских изданий, принадлежащих власовцам. Московский историк Алексей Белков указывает, что в газете ВВС Комитета освобождения народов России «Наши крылья» давались пространные рассуждения о «засилье еврейства в административной и военной жизни Советского Союза» или о «передаче» Крыма под территорию еврейской автономной области.

Думается, что подобные заявления дополнительно подчеркивают, насколько антисемитизм был присущ руководителю власовской авиации генерал-майору Виктору Мальцеву. Тем более, что его собственные мемуары пестрят рассуждениями о «жидовско-чекистских пулеметах» и «иудо-большевиствующих комиссарах» [2].

Вопросы агитации в вооруженных формированиях предателей продолжает статья Дмитрия Жукова (Москва), посвященная пропагандистским практикам (в том числе партийному строительству) в Русской освободительной народной армии (29-й дивизии СС, преступной организации, согласно решению Нюрнбергского трибунала) и работа Ивана Грибкова (Москва) об антипартизанских материалах, в том числе в прессе коллаборационистских частей. По мнению исследователя, до середины 1943 г., гитлеровцы считали, что главным средством борьбы с народными мстителями является пропаганда, а военным и карательным акциям отводилась вспомогательная и обеспечивающая роль.

Даже, казалось бы далекие от пропагандистской войны материалы церковного содержания, печатавшиеся в газете «Парижский вестник» (орган управления делами русской эмиграции во Франции) и то оказались деформированы идеологическим контентом. Андрей Васенев (Тверь) пишет, что хотя статьи, «касающиеся административных преобразований в церкви или церковно-политических вопросов в большой степени информативны, но при этом не в меньшей степени ангажированы, односторонни и подвержены влиянию пропагандистского фактора. Все они рассматривались в сугубо политическом контексте, даже если риторика авторов, пишущих по этим вопросам, сводилась к каноническому разбору ситуации». Ситуация усугублялась зачастую слабым знанием о епархиальной жизни (незнание фамилий епископов, ошибки в указании, кто в данный момент занимал ту или иную митрополичью кафедру).

Концептуально со статьей Васенева связано исследование Ивана Петрова (Санкт-Петербург), посвященное анализу церковной проблематики на страницах коллаборационистской печати.

Несмотря на отсутствие гибкости и прагматизма в идеологической войне со стороны Германии, органы советской власти и Красной армии вели активную контрпропаганду. Федор Синицын (Москва) отмечает, что с июля 1941 г. по ноябрь 1942 г. было выпущено 25,4 млн. экземпляров газет для распространения лишь на оккупированной территории УССР. В подпольных условиях в 1941 г. типографским способом издавалось 16 газет. На следующий год их число увеличилось до 105, а в 1943 г. – до 281.

Остается только сожалеть, что не все пропагандисты понесли заслуженное наказание. Напомню, что на Нюрнбергском процессе главный редактор газеты Der Sturmer Юлиус Штрейхер был приговорен к смертной казни как военный преступник. Так что, исходя из прецедентного права, остальные заслуживали не меньшего.

[1]             Подробнее о борьбе компетенций см.: Rebentisch D. Fuhrerstaat und Verwaltung im Zweiten Weltkrieg. Stuttgart, 1989. S. 552.

[2]             Мальцев В. Конвейер ГПУ. Ялта, 1943. С. 37, 47.

Автор: Андрей Мартынов

Добавить комментарий