Насколько я могу судить, смерть Джорджа Буша-старшего не вызвала в российской медиа-среде и соцсетях каких-то особых негативных комментариев, подобных тем, что как из рога изобилия сыпались в августе после смерти Джона Маккейна.
Отчасти можно даже говорить о легком ностальгическом сожалении, передаваемом строкой ДДТ «последним костром догорает эпоха». Действительно, уходят в последнюю осень поэты, то есть политики, с телевизионными и газетно-журнальными изображениями которых большинство из нас провели всю жизнь. Те из нас, кто старше тридцати, уже в детской кроватке видели их в новостных выпусках и в программе «Международная панорама» под мрачно-задорную мелодию «Vibration» группы The Ventures.
Сколько их ушло за последние годы, мастодонтов возраста «около 90 и больше»: Отто фон Габсбург, Гельмут Коль, Рихард фон Вайцзеккер, Гельмут Шмидт, Ганс-Дитрих Геншер, Войцех Ярузельский, последний кавалер ордена «Победа» румынский экс-король Михай, теперь вот Буш…
Все эти люди в том или ином качестве прошли через Вторую мировую (нынешний покойник, например, был боевым летчиком) и поэтому могли – каждый по-своему – оценивать мировую политику, ее методы, цели и запутанные клубки через призму сурового и бесценного личного опыта. Сколько таких могучих стариков осталось? Картер, Жискар д’Эстен, Киссинджер, добавьте, если кого-то забыл.
Вместе с тем вряд ли Буш, сколь харизматичен и привычен он бы ни был, своим уходом вызвал бы нейтрально-ностальгические или даже сдержанно-сочувственные эмоции, имей он в России репутацию, подобную маккейновской. Однако он не запомнился ни солдафонской тоталитарной прямолинейностью и неистовством чуть опередившего его на пути в вечный мир однопартийца, ни биологической русофобией Збигнева Бжезинского, ни маниакальным антисоветским манихейством еще одного своего однопартийца и многолетнего напарника, Рональда Рейгана.
И даже вроде бы прямая причастность мистера Джорджа Герберта Уокера к распаду советской империи не является поводом для ненависти: далеко не каждый обыватель в курсе тогдашних нюансов и хитросплетений, но почти все интуитивно понимают – не в Буше дело.
Безусловно, Буш был военным преступником, ведь практически любой американский госчиновник высокого ранга за последнее столетие относится к числу оных, вариации возможны лишь со степенью окровавленности рук и охватом, по локоть либо чуть выше или ниже. Отец покойного, банкир и сенатор Прескотт Буш, активнейшим образом финансово-экономически взаимодействовал с немецкими нацистами, причем уже и после вступления США в ВМВ.
Сын, Джордж Буш-младший, устроил сначала «наказание терроризма» в Афганистане, а затем и «торжество демократии» в Ираке. На фоне отпрыска и на общеамериканском фоне Джордж-старший особо и не выделяется, его охват скорее чуть ниже локтя. Да, еще в качестве директора ЦРУ он был причастен к разного рода грязным международным операциям, но сколько там было от личного рвения, а сколько от особенностей самой организации – вопрос открытый. Да, он уже в президентские годы осуществил интервенцию в Панаму и свержение тамошнего руководителя Мануэля Норьеги, но это была довольно стандартная американская кампания в Латинской Америке – зоне действия «доктрины Монро».
Военным преступлением выглядит и операция «Буря в пустыне». Как с точки зрения осуждения агрессии в качестве инструмента международной политики, каковое осуждение было записано в пакте Бриана-Келлога от 1928 года и закреплено на Нюрнбергском процессе, так и с точки зрения хода этой агрессии. Возьмем, например, бомбардировку багдадского убежища Амирия, в ходе которой погибли четыре сотни гражданских лиц, в основном женщины и дети. Однако нельзя не признать, что операция против Ирака была монументально легитимирована, включая наличие мандата ООН (которого не добились ни преемник Буша Билл Клинтон во время бомбардировок Югославии, ни Буш-младший во время собственной иракской войны) и рекрутирование в антииракскую коалицию практически всех стран первого мира и ближневосточного региона.
Более того, США выглядели благородным рыцарем, карающим истинного агрессора, Саддама Хусейна, хотя сами же его к захвату и подтолкнули: как известно, за неделю до оккупации Кувейта Саддам, далекий от приписываемых ему черт безумца, встретился с американским послом Эйприл Глэспи и осторожно прозондировал позицию уважаемых заокеанских партнеров касательно замышляемого акта. Глэспи дала понять, что Вашингтон рассматривает происходящее как внутриарабское дело, напрямую звездно-полосатых интересов не затрагивающее.
Поведение, вполне соответствующее традициям англосаксонского внешнеполитического коварства: в июле 1914 года, примерно в тех же числах, которыми датирована встреча Хусейна и Глэспи, немецкий посол в Лондоне Лихновский пытался узнать у главы английского МИД Эдварда Грея позицию Англию в случае столкновения Германии с Францией, а Грей отвечал предельно туманно, намекая на нейтралитет и тем самым приближая большую европейскую войну.
Нужно сказать, разыгранный спектакль с подталкиванием Саддама в Кувейт и последующим суровым наказанием негодяя, который еще недавно числился одним из ближайших региональных партнеров, имел не столько прагматическое, сколько символическое значение, но оно, в свою очередь, имело вполне прагматический подтекст: Вашингтону необходим был акт, демонстрирующий начало американского ближневосточного доминирования и вообще американской победы в «холодной войне». Вот так мы и подошли к самым интересным и затрагивающим лично каждого из нас, даже тех, кто родился после распада СССР, страницам биографии Буша-старшего.
Да, хронологически именно Буш в последний раз деловито пощупал пульс Союза, и он же стал персональным триумфатором «холодной войны», не отказав себе в удовольствии провести парад победы в Персидском заливе. Но солидный фундамент принуждения Михаила Горбачева к уступкам заложил еще Рейган, а начиная с 1989 года, когда Буш вступил в президентские права, основную работу по ослаблению СССР выполняло само стремительно деградировавшее советское руководство на пару с яростно его крушившим Борисом Ельциным.
В итоге, большинство советско-американских встреч того периода проходили по следующему сценарию: американцы дипломатично зондируют почву на предмет уступок, но советская сторона внезапно радостно дает понять, что готова уступить в два раза больше, чем от нее хотят. Когда удивленные американцы, набравшись наглости, спрашивают, нельзя ли тогда уж увеличить объем уступок трехкратно, и вновь получают радостное согласие.
У американцев, безусловно, капитулянтская радость Горбачева и Ко вызывала встречную искреннюю и непосредственную радость. В одной из заметок на сайте «Форпост» я уже пересказывал отрывок из воспоминаний Бориса Панкина, де-факто последнего министра иностранных дел СССР: «Встречаясь в Москве с госсекретарем США Бейкером, Панкин сообщает ему о планах СССР вывести с Кубы военно-учебную бригаду. Пикантность ситуации в том, что Кастро еще об этом не знает, идея сформировалась буквально накануне, а до этого позиция по бригаде была прямо противоположной — никуда не выведем. Бейкер чуть ошарашен, но, естественно, радуется, и когда после встречи с Панкиным едет беседовать с Горбачевым, откровенно подставляет его перед прессой — проходя мимо журналистов, нарочито громко спрашивает визави: “Михаил, ты не против, если я расскажу о вашем грандиозном решении убрать солдат с Кубы?” Горбачев вынужден публично подтвердить. Впрочем, отнюдь не “вынужден” — он вполне радостно, с довольным лицом заявляет, что да, выводим, мы же теперь империя добра. Кастро, повторюсь, об этом еще не в курсе — и фактически узнает новость от госсекретаря США. Эту откровенную провокацию с намеренным маканием советской стороны в грязь Панкин ласково называет…” мальчишеством”».
Однако при этом здравомыслящие люди в американском, как и вообще западном истеблишменте понимали, что обвальное крушение СССР и советской зоны влияния чревато рядом неприятностей. Можно вспомнить диалог Владимира Путина с Генри Киссинджером, состоявшийся еще в девяностых и описанный в книге «От первого лица. Разговоры с Путиным»: «Он [Киссинджер] сказал: “Все меня сейчас очень критикуют за мою позицию в то время в отношении СССР. Я считал, что Советский Союз не должен так быстро уходить из Восточной Европы. Мы очень быстро меняем баланс в мире, и это может привести к нежелательным последствиям. И мне сейчас это ставят в вину. Говорят: вот ушел же Советский Союз, и все нормально, а вы считали, что это невозможно. А я действительно считал, что это невозможно”. Потом он подумал и добавил: “Честно говоря, я до сих пор не понимаю, зачем Горбачев это сделал”».
И действительно, документы из книги «В Политбюро ЦК КПСС: 1985-1991» подтверждают заинтересованность Киссинджера в сохранении Советского Союза как полюса. 24 января 1989 года Горбачев на заседании Политбюро рассказывает о предложениях бывшего госсекретаря: «Киссинджер задал вопрос мне: Как вы будете смотреть на то, что Восточная Европа захочет вступить в Европейское сообщество? Киссинджер говорил об идее кондоминиума СССР-США над Европой. Намекал на то, что Япония, Германия, Южная Корея поднимаются и давайте с вами (с СССР) договоримся так, чтобы “европейцы не баловались”».
В 1991-м, конечно, речь о сколько-нибудь равноправном сотрудничестве Москвы с Вашингтоном и сохранении за СССР хоть части великодержавности уже не шла – слишком далеко зашли процессы внутренней деградации и распада. Но влиятельный сегмент американского военно-политического руководства, к мнению которого склонялся и Буш, все еще считал полезным оставить в живых СССР хотя бы в урезанном и децентрализованном виде, как мягкую конфедерацию славянских и среднеазиатских республик, которая препятствовала бы расползанию экстремизма и советских арсеналов ОМП, в том числе и ядерного оружия. Эту свою позицию хозяин Белого дома особо ярко продемонстрировал в знаменитой киевской речи 1 августа 1991 года, когда он уговаривал украинских депутатов не выходить из состава СССР.
В итоге, увы, Горбачев не сумел сохранить даже предельно переформатированный Союз, а Ельцин – удержаться от соблазна его торпедировать. И разве можно бросить камень в Буша, которому Ельцин первому позвонил из Беловежской пущи с радостным известием о самой большой геополитической катастрофе ХХ века, за то, что он не сумел сделать для России больше, чем ее собственные политики?
Кстати, в советском восприятии перспектив отношений с США в 1990-1991 годах прослеживаются явные параллели с российским трампофильским ажиотажем 2016-го, причем обеими его ветвями, властной и экспертной.
Политический класс страны и в 2016-м, и за четверть века до того просто нечеловечески радовался грядущим переменам, миру и дружбе, эксперты же пытались подвести под вроде как наметившиеся перемены концептуальную базу (впрочем, в 2016-м, увы, и эксперты-трампофилы не избежали малопристойных и эстетически крайне отталкивающих проявлений радости от триумфа их фаворита).
Достаточно почитать журнал «Век ХХ и мир» за тот период, чтобы увидеть в статьях Вадима Цымбурского и других авторов наброски того, что сейчас бы назвали «Большой сделкой» Москвы и Вашингтона. Причем если в 2016-2017-м досужие и, как выяснилось, совершенно нереалистичные разговоры шли именно о «сделке», то есть одномоментном, пусть и подразумевающем долгосрочность соглашении, то Цымбурский и его тогдашние единомышленники хотели видеть новую постоянную систему международных отношений с США в роли лидера и преобразованным СССР в качестве подчиненного, но значимого и уважаемого оруженосца.
Кроме того, если в 2016-м году трампофилы, подчеркивая идейную близость Трампа с российским консерватизмом, на первый план выдвигали все же геополитическую прагматику, то в 1991-м планировалось, что новая международная система будет иметь краеугольным камнем либерально-демократические ценности, и советское руководство сдало экзамен на верность им своей поддержкой «Бури в пустыне».
В 1991-м году, возможно, имелась хоть какая-то теоретическая почва для разговора американской элиты – далеко, впрочем, не единой во мнении по этому поводу – с советской о поддержке сохранения СССР и превращении его в американского партнера хотя бы уровня Японии и Турции. Горбачев и Ельцин не дали узнать, вышло ли бы из этого что-либо путное.
Но в 2016-м никакой почвы для «Большой сделки», кроме пары предвыборных заявлений Трампа и ярого российского желания, чтобы такая почва все-таки имелась, не оказалось. И во втором случае внутренние наши дела стали тому причиной не меньше, чем в первом. Американцы и вообще Запад могут, как мы это видим на примере ситуации с КНДР, говорить и договариваться с контрагентом, уверенным в себе, не прыгающим радостным на одной ноге от самого факта разговора с Большим Братом и не являющимся царством, разделившимся в себе.
С Российской Федерацией, усилиями ее собственного управляющего сословия погружающейся в пучину социально-экономических невзгод, готовой продать Курилы и просто так, даже без окрика из-за океана избавиться от Донбасса как от тяжкого бремени и угрозы оффшорам и особнякам на теплых морях, говорить о чем-то вряд ли уместно.
И еще один урок, который преподнесла политическая биография покойного экс-президента. На фоне победы над Ираком его рейтинг в США подскочил до совершенно туркменских 90% – а менее чем через два года он с треском проиграл выборы молодому напористому любителю игры на саксофоне Клинтону.
Политическая слава порой проходит еще быстрее, чем просто земная.
Но даже этот казус не помешал Бушу, вне зависимости от морально-этической стороны его карьеры, остаться в истории если не исполином, то значимой величиной, если не Полем Баньяном, то ковбоем Мальборо, хотя ковбои это, скорее, по части Рейгана. Сейчас таких фигур во всех лагерях геополитически и геоэкономически расколотого мира почти не осталось, к большому для мира огорчению.