Жизнь строится как путь к чему-то, существования ради чего-то. И оценивается по количеству и качеству приобретенного в своей длительности. Сама по себе она давно уже не имеет смысла.
Человек всю жизнь прожил у моря и каждый день выходил посидеть на берег. И просто смотрел на волны и небо. Как он прожил жизнь?
Если спросить у современного человека, то ответы будут кружиться вокруг оценок – скучно, бессмысленно, напрасно…
Мгновения и часы жизни воспринимаются как товар – они предлагаются окружающему миру и человек обязан что-либо получить взамен. Чем больше он получил, чем дороже в денежном эквиваленте полученное им – тем жизнь его лучше.
Очень простая и вместе с тем действенная формула смысла жизни.
Бросивший вызов этой формуле Илья Ильич умер смертью героя, но мир заметил лишь одышку и повышенное давление от гиподинамии и безделья.
А ведь Обломову предлагались совсем простые вещи – жить ради чего-то, для чего-то. Но он, бедняга, хотел просто жить. Пребывать собой в каждое мгновение жизни – думать (но бесцельно), действовать, не принимая закона для чего-то (поэтому его действия и носило характер тотального отказа), любить, ничего не выстраивая для укрепления любви (и поэтому отказался от прелестной и умной девушки).
Обломов был поэтом. В том единственном смысле, который вообще касается сути поэзии.
Поэзия не имеет цели. У нее нет товарной стоимости – ее нельзя обменять как явление бесполезное – на то, что обладает стоимостью. Она вообще чаще всего не является в мир и не фиксируется в нем. Те редкие удачи схваченности – путь Одиссея домой или буря над ветхой лачужкой – совершенно не нужны строящему свою жизнь ради чего-то.
То, что осталось и названо нами поэзией, – никому и ни для чего не нужно. И, что интересно, как только поэзия присваивается миром или его представителем и начинает осуществляться как товар – она перестает быть поэзией.
Страшный рассказ о нибелунгах превратился в манифест расовой борьбы, трагическая история о Эдипе – в символ человека, таящего в себе бездны преступления.
Поэзия стала товаром – и партии, вожди, психиатры, общества присвоили ее и пустили в мир рынка как товар. Но в том, что они использовали, продолжают использовать для себя – уже нет поэзии. Есть программы, методы, алгоритмы добывания чего-то.
И в тоже время мы знаем, что поэзия спасает – в самом прямом смысле слова. Она может побеждать смерть в ситуации, когда у человека вообще ничего не остается – никакого товара для обмена на спасение жизни.
Академик Лихачев рассказывал, что когда в ленинградскую блокаду у него уже не было сил двигаться – и вся еда в доме закончилась, и холод был непереносим, – он лежал в кровати, под всей найденной или оставшейся зимней одеждой – и понимал, что не сможет выйти из квартиры и умрет от голода и холода. И он взял томик Пушкина и несколько дней – под одеялами и сваленными друг на друга пальто – читал его стихи. А потом силы вернулись к нему, и он вышел и сумел найти помощь.
В некоторые особые минуты жизни – особые по напряжению жизненных смыслов – когда мы оказываемся беспомощны и не имеем сил выразить то, что наполняет нас, – неожиданно возникает потребность в поэзии, причем совсем необязательно выраженной в словесно завершенной форме.
Обрывок строки, случайная мелодия, внутренний шум, резонирующий с небом над головой – и вдруг чувствуешь, как смысл возвращается, как бессловесное и невыразимое становится частью твоего существования.
Поэзия оказывается насущной.
Насущность и бесполезность – вот критерии, которые отличают истинную поэзию от прикладной.
