Ушёл он очень давно, а умер только вчера. Воспарил безвозвратно над всем тем, что уже пошла писать губерния знатоков и что ещё напишет золотая орда любителей. Про легенду и символ, миф и эпоху, любовь и предательство. Про мафиози и самураев, про неотразимых грабителей и бесшабашных искателей. Про полицейских и мстителей, про Висконти и Антониони, про Габена и Вентура. Про дурной характер и французскую элегантность. Про дружбу с Жаном-Мари Ле Пеном и посиделки с Франсуа Миттераном. Про сложные отношения с совестью и самооценкой, c детьми и домашними, с политикой и идеологией.
Надо полагать, у губернии и орды все вышеперeчисленные отношения простые, поэтому, писать на эту тему будут до скончания времён и сюжетов.
Если я что-то пропустила, позвольте подытожить: эта жизнь – про триумф и расплату. Как у всех, но только у него.
Самый устойчивый из ещё живущих мифов о нём гласит: всё, что у него в жизни получилось, получилось потому и потому только, что он был невероятно, до потери дыхания красив
Этот миф ни опровергать, ни подтверждать не стоит. Как не стоит вдаваться в столь же бесконечные, сколь бесполезные битвы, по поводу, был ли покойный действительно хорошим актёром, или только отсвечивал и покорял своей неотразимой внешностью. Тот факт, что при одном упоминании об этом до сих пор ломают копья, зубья и стереотипы свидетельствует о главном: у него получилось.
Равно бесполезно рассуждать и дискутировать на тему, был ли покойный высоконравственным человеком, если бросил невесту, оказался замешан в убийстве на почве мести (*дело Марковича), неоднократно показал себя самонадеянным и неуживчивым, высокомерным и непримиримым, но при этом смело отстаивал традиционные ценности, никогда не отрекался от друзей и любил собак.
Ещё более бесполезно гадать и утверждать, кого он на самом деле любил, кого жалел, по ком сходил с ума, а кем удовлетворялся, за неимением лучшего.
Женщины, любившие его до самозабвения, вплоть до неосторожности ему это показать, быстро его охлаждали, а те, что мнимым равнодушием разжигали в нём настоящую страсть, быстро его предавали.
Поэтому, подкошенный личными катастрофами, в обрамлении лоска официального признания себя, как неутомимой легенды гламура и успеха, он постепенно снижал и планку, и прыжок, пока не доснижался до уровня “дальше только назад”.
«Назад» его не взяли, поэтому он пытался, снова и снова; и снова и снова платил по счетам того самого первого и самого терпкого предательства.
К концу жизни, его предавали уже практически все – дети, подруги, прислуга, пресса. А также силы, здоровье, память и обстоятельства. Не предали его только собаки.
Ho главное – сдался самый важный его бастион: потускнел и закуклился в немощи разум. Перед этим последним противостоянием, все предшествующие одутловатости возраста и судьбы, планомерно и неумолимо разрушившие его красоту, на которой держались легенда и репутация, отступили и оставили сопротивление. Но не сдались.
Не сдались: ещё будучи в ясном уме и трезвой памяти, он успел сказать, что больше не хочет жить в мире, где нет “его кино”. Его кино – это та самая Франция, которую сегодня, уже более трёх десятилетий, усердно и истерично стирают с лица земли, а также из умов и воспоминаний с трудом, но настырно выживающих землян.
Он ушёл сам. Ушёл давно и задолго до того, как стало понятно, что Акела так много раз промахнулся, что ныне слаб, несмотря на нажитую легенду и ветренную репутацию. Легенда ведь – это то, что вам удалось создать у зрителей, вопреки стараниям режиссёра, промахам гримёра и замашкам сценариста. Репутация – это то, что остаётся, после того, как плотоядная пресса конвертировала ваши останки в имеющую хождение валюту. Репутацию можно перекупить и перепродать, в зависимости от политической необходимости и идеологической коньюнктуры.
Он умер только вчера, а его репутацию пытаются перепродать уже сегодня. Уже подсчитали и сообщили, с какой стороны отметилось больше искренних и развёрнутых некрологов – с правой, или с левой. С одной стороны, покойный всегда предельно чётко отвечал на каверзные вопросы, заявляя себя “несомненно правым консерватором”. С другой – был усиленно привечаем и приглашаем на деликатесные посиделки лично Франсуа Миттераном, с которым, судя по восторгу всея политкорректи, поддерживал весьма дружеские отношения. С одной стороны, покойный открыто и спокойно афишировал давнюю дружбу с Жаном-Мари Ле Пеном, во времена, когда простое знакомство с этим персонажем было профессиональной смерти подобно. С другой – никогда не принимал участие в политических компаниях этого человека. Нежно и крепко дружил с Брижитт Бардо, ярко и открыто поддержавшей политику и кампанию Ле Пен. И одновременно – с Джаком Лангом – одним из одиознейших представителей французского “чёрно-икорного социализма” (той до отрыжки сытой буржуазии, которая страстно мнит саму себя болеющей за “пролетариат”), немало поспoсобствовавшего нынешнему катастрофическому уровню французского образования и культуры. Уверенно называл своим кумиром де Голля и с признательностью к мэтру снимался у Висконти, известного своими “коммунистическими симпатиями”.
Здесь самое время заключить, что актёр – птица певчая, кто платит – тому и поёт, что закажут – то и исполнит. Но раз уж все мы здесь сегодня собрались именно по этому поводу, следует допеть куплет до конца. А конец с началом не стыкуется. Может быть, оттого, что как верно подметили классики, это только “дубли” у нас простые, а творческие люди сложносочинённые.
Видите ли, хоть и умер он только вчера, но ушёл он давно и уходил долго. И пока уходил, ничего и нигде у него с общепринятой доктриной всея политкорректи никак не складывалось.
Ещё в 1969, после того, как французские избиратели посредством референдума дезавуировали де Голля, он написал генералу личное письмо, где с прискорбием признавался, что чувствует нестерпимый стыд «перед неблагодарностью и недомыслием большей половины своего народа». И с тех пор, похоже, так и жил, именно с таким пронзительным, как заноза впечатлением о неведующих, что творят. Что не помешало ему самому натворить достаточно, и для критики, и для восторгов.
В последние годы его относительной публичной активности, из почётного жюри конкурса красоты его попрёрли, за серию «бесстыдных заявлений»: что мужчина и женщина – это два разных и единственных на планете пола, например. За наглое замечание в одной телепередаче, что в какой-то Богом забытой Океании, у каких-то индейцев, гомосексуализма не существует в природе, в натуре и вообще, потому что их племенам неведомы прогресс и эволюция, а потому они спокойно живут и выживают без однополых связей, даже не подозревая, что подобное возможно.
Вот тогда его и начали лишать эфиров, обложек и прочих передовиц. Тогда он и начал отступать в тень животворящих зелёных гектаров своего любимого имения, за каменные стены деревушки “Души” (с ударением на последнем слоге), в департаменте Луарэ.
Тогда и ограничил общение крайне близким кругом друзей и знакомых, полностью доверяя только своим собакам, которых хоронил, одну за другой, там же, в имении, в маленькой часовне, несмотря на французскоe законодательствo, запрещающеe любые захоронения в частных владениях. Сегодня его фразу про “характер у меня тяжёлый, просто у меня есть характер” не процитировал только сварливый. А местные власти были в курсе, задолго до её публикации, потому что разрешение на собственное захоронение, среди своих собак он всё-таки выбил, ещё при жизни. В здравом рассудке и твёрдой памяти, он пожелал упокоиться среди избранных, без официальных церемоний и национального почитания.
Жил он долго, любил нечасто, зато умел дружить и стоять на своём.
А уж какие выжимки из его слабеющего разума, блекнущего под напором массивных разочарований и агрессивных втолкований сумели сделать расторопные пиарщики непонятных ему трагедий – вопиюще неважно и катастрофически не существенно. Важно то, что осталось, а осталось достаточно, чтобы продолжить напоминать человечеству, что может красота, в мире, из которого это понятие планомерно и жёстко изгоняется.
Он был мифом стильного великолепия и стал символом ушедшей красоты. Красота тоже предала и покинула его, как все, кому он отдавался с единственно подлинной страстью.
А ещё он был заложником пронзительного одиночества, причём, с рождения и всю свою с виду суматошную жизнь. Если вы внимательно изучите его биографию, то заметите, что одиночество – его врождённое качество. Или недуг. Кому как.
Уходил он долго и очень давно, а умер только вчера. И уже сегодня заметались по сетям и колонкам критики, с толкованиями его славных и не особенно славных дел. В диапазоне от восторга – до расстрела. Он жил в эпоху, когда красивые люди делали красивое кино. Смотрите и не забывайте об этом.
Победителей ведь тоже судят, но не здесь. А у него получилось.
