«Мавр сделал своё дело, мавр должен уйти», написал Георгий Федотов в № IX парижских «Современных записок» за 1936 год; имея в виду Карла Маркса, чьё домашнее прозвище было «Мавр».
Большевистская революция осуществлялась как будто по заветам Маркса, во всяком случае его именем козыряли основные её участники. Как писал тогда Иосиф Уткин,
Нас видел Маркс
В подзорную трубу,
и под его «экзаменаторским» взглядом революционеры и во всяком случае большевики старались соответствовать поставленной им задаче, как они её поняли. Культ Провозвестника продолжался и в первые пореволюционные годы: портреты этого чужеземца с библейской бородой красовались даже в витринах парикмахерских и хозяйственных магазинов.
I
Федотов одним из первых заметил, что в 30-х годах в России произошла «контрреволюция Сталина». Это была очень своеобразная контрреволюция: она подавала себя как развитие и углубление революции. Маркс сохранил своё место в коммунистической божнице при условии, что он не будет вмешиваться в окружающую жизнь. Усохший, выхолощенный Маркс, предназначенный для книжников и школяров, призван был поддерживать иллюзию, что СССР, а с ним и весь коммунистический лагерь, находятся на «правильном пути». Так продолжалось до самого падения СССР, когда в глазах действительно широкой общественности были дискредитированы все «классики марксизма», чьи произведения отныне предназначались на прокорм мышам.
Но дальше произошла удивительная вещь: оторвавшись от компрометирующей его в глазах Запада в связи с опытом СССР, марксизм постепенно стал входить в силу на самом Западе. Хотя это был уже «другой марксизм».
Чтобы понять марксизм, надо понять Маркса и его духовное родословие. (На этом делал акцент Сергей Булгаков в статье 1907 года «Карл Маркс как религиозный тип»). Ему выпало расти в той самой «Германии туманной», для которой были характерны «вольнолюбивые мечты, // дух пылкий и довольно странный». Эпоха романтизма затребовала поколения «бурных гениев», воспаривших над низкой (хотите в кавычках, хотите без) действительностью, художественные достижения этих гениев и сегодня впечатляют, но их духовные странствия способны были завести в области беспросветные. Следует уточнить, что романтизм был не только течением в литературе и искусстве, но (как это показал, в частности, современный французский философ Жорж Гюсдорф) целым мировоззрением, которое явилось продолжением Просвещения и одновременно отрицанием его; то, что их объединяло, это прежде всего прочего дух мечтательного отвлечения от реальности. Здесь достаточно сказать, что романтизмом был «развязаны меха ветров», среди которых выделились и холодные, даже ледяные.
Юный Маркс уверен был, что бетховенская Судьба стучится ему в дверь – зовёт стать великим поэтом. Довольно скоро он убедился, что поэт он посредственный и на Олимпе места ему не найти. В то же время его осенило, что его призвание ещё более высокое – «изменить мир», как это позднее сформулировано в знаменитых «Тезисах о Фейербахе». Во исполнение этой новой для него задачи Маркс обратился к такой «скучной», далёкой от поэзии сфере, как экономика. Не могу судить, насколько он преуспел в этой сфере. На сей счёт существуют очень разные мнения. Говорят, в Кембриджском университете его портрет повешен рядом с портретом Адама Смита, чем отмерен его профессиональный «калибр». Прямо противоположная точка зрения приближается к старому одесскому анекдоту: Маркс был просто экономист, а «наша тётя Циля» – старший экономист. Возможно, что истина – где-то посредине.
Вероятно, в экономике Маркс увидел рычаг, посредством которого можно опрокинуть «старый мир». На его глазах совершалась промышленная революция, сопряжённая с технологическим рывком в самых разных областях, формировался современный пролетариат, обещающий стать проблемой; все эти процессы были особенно заметны в Англии, где Маркс провёл вторую половину жизни. И со всем этим усиливался холод в человеческих отношениях.
От этого холода лично Маркс с младых ногтей был защищён своего рода коконом. Жил в тихом, утопающем в зелени Трире с его приветливыми обитателями, в доме уважаемого всеми юриста, был принят как свой в аристократическом семействе фон Вестфаленов, в котором нашёл жену и деверя, впоследствии – министра внутренних дел Прусского королевства. Позднее, до самой смерти, Маркс был окружён теплом семейной жизни, которою он дорожил – тут надо отдать ему должное.
Относительная хотя бы защищённость от холодных ветров, наверное, облегчила ему притязательный «штурм небес».
Но и задержаться в «тихой гавани» Маркс не мог, особенно когда прочёл Гегеля, у которого его поразил следующий пассаж: «Всемирный дух никогда не стоит на одном месте… Он постоянно идёт вперёд, потому что в этом движении состоит его природа». Гегель, посчитал Маркс, сам был испуган этой своей мыслью и остался законопослушным слугою прусского величества, но он, Маркс, «всемирному духу» (измышленному Гегелем) изменять был не намерен.
И, похоже, он ему никогда не изменял. Адекватное, на мой взгляд, прочтение Маркса я нашёл у покойного философа Вадима Межуева: главное у Маркса – пафос движения; пафос первичен, тогда как логические конструкции вторичны. Позволю себе уточнение: для Маркса не столько важно, к чему двигаться, сколько от чего – Начал, Основ, Твёрдых понятий. Если это так, то знаменитая формула Эдуарда Бернштейна «Движение всё, конечная цель ничто» не противоречит Марксу, но лишь «усиливает» его.
Самому Марксу была свойственна переменчивость (эта его черта в своё время была замечена Михаилом Лифшицем, но только применительно к его эстетическим взглядам). Не закончив одну работу, он брался за другую, если его увлекала какая-то новая тема; большинство его работ, включая главный его труд – «Капитал», так и остались незаконченными. Если те, кто заявляли себя его последователями, какие-то его мысли превращали в некие «затверделости», он от них отрекался, говоря «я – не марксист».
В СССР была проигнорирована «плывучесть» Маркса, были «заморожены» некоторые него идеи, такие как мировая революция и диктатура пролетариата, которые в его представлении были только этапами в дальнейшем восхождении… Куда? Судя по некоторым поздним его высказываниям, в «царство свободы», где перестанут действовать законы экономики (представление об экономическом детерминизме оставлено позади) и где все и каждый станут «свободными художниками» (где же его критические вылазки против утопистов!).
У Николая Бердяева были основания посчитать Маркса «чистым мистиком». Из сказанного уже можно понять, чем стал привлекателен «размороженный» марксизм на Западе. Общество, состоящее из «свободных художников» (где слово «художник» надо понимать предельно расширительно – до значения, близкого гротеску) – это то, что пленяет сегодня воображение западных людей.
«Возвращение» марксизма было инициировано университетскими профессорами в США, прошедшими через студенческую революцию конца 60-х и через увлечение «культурным марксизмом» Франкфуртской школы. Следует заметить, что в европейских, преимущественно во французских университетах никогда не переставали возделывать поле марксоведения, а «франкфуртцы» выделились тем, что по стопам Георга Лукача и Антонио Грамши указали на значение культурной «надстройки»; но и у них, насколько я могу судить, социально-экономические вопросы стояли всё-таки на первом плане. «Другой марксизм» был измышлен в университетах США и оттуда уже распространился в Европе. Применительно к нашим дням подтверждается сказанное Гёте:
А то, что духом времени зовут,
Есть дух профессоров и их понятий.
Из университетских стен «размороженный марксизм, как манная каша в гриммовской сказке, растёкся во всех направлениях, вербуя себе сторонников в самых разных сферах.
Пишет отставной полковник (уволенный из армии за критику руководства) Мэтью Ломейер: «Основные средства массовой информации, социальные сети, система государственного образования, федеральные агентства – все они стали проводниками различных школ мысли, которые корнями уходят в марксистскую идеологию».[1]
В сегодняшней Америке марксизм можно сравнить с грибницей, откуда выходят на поверхность самые разные плоды. Назову их так, как они сами себя называют: «расовый марксизм» (это в первую очередь BLM и ANTIFA), «этнический марксизм», «гендерный марксизм», «половой марксизм» (феминизм), «экологический марксизм», «языковой марксизм» (постструктурализм); всё это движения академической выделки, подправленные воображением полузнаек.
У Маркса они находят универсальный «дискурс об освобождении». Но коль скоро освобождено всё или почти всё из того, за освобождение чего боролись предшествующие поколения, приходится «выходить из себя», чтобы найти нечто, от чего следует освободиться; в случае гендерных новаций выходить из себя буквально, то есть физически.
Это уже не борьба за свободу, а дискредитация самого принципа свободы.
Все названные, как и близкие к ним движения, как правило объединяет также революционный настрой, стремление извести всё, что охвачено понятием «американизм» и, шире, всю евро-американскую цивилизацию в её основаниях и в её высших достижениях.
У нас слишком часто представляют Америку такою, какою он была ещё недавно; это как свет умершей звезды. Америка стремительно меняется в продолжение последних лет. Известный неоконсерватор и прогнозист Роберт Каплан (у нас переведены некоторые из его книг) пишет в газете «The Washington Post» (в номере от 23.09.2021): «Соединённые Штаты вступают в глубочайший политический и конституционный кризис со времён Гражданской войны (по мнению других авторов – со времён самой Войны за независимость – Ю.К.). С обоснованными шансами в течение следующих четырёх лет столкнуться с массовым насилием, распадом федеральной власти и разделением страны на враждующие красные (республиканские — Ю.К.) и синие (демократические —Ю.К.) анклавы». И это не слишком оригинальный прогноз. Как пишет еженедельник «Paste», сегодня в Соединённых Штатах «Кассандра вещает из каждого утюга».
Происходящее в Соединённых Штатах всё чаще называют словом «революция». В авангарде её до последнего времени шло BLM («Black Lives Matter», «Чёрные жизни важны»; впрочем, противниками аббревиатура расшифровывается иначе: «Burn, Loot, Murder», «Сжигай, грабь, убивай»), движение, объединяющее не только чёрных, но и белых. Основательница BLM Патрисиа Каллорс (с виду – вульгарная чернокожая бабища), утверждавшая, что «Капитал» прочла от корки до корки, заявила, что это Маркс научил её ненавидеть тех, кого ненавидеть следует. В первую очередь – всех белых мужчин. Будто бы оклеветавших Маркса, придав ему вид белого человека, тогда как на самом деле он был мавр!
А «заводила» феминисток Тиффани Джонсон, тоже чернокожая, признаётся, что мало заглядывала в сочинения Маркса, но уверена, что она его «правильно чувствует». Это напоминает о Чепурном из платоновского «Чевенгура», который говорил, что, читая «Капитал», «ничего не понял, но что-то чувствовал».
Историки и публицисты консервативного направления считают, что происходящее в Америке по своим масштабам и задачам аналогично двум «великим» революциям, Французской и Русской. Особенно много аналогий находят в Русской революции, хронологически гораздо более близкой.
Знакомые с русской историей указывают, например, что тогда и теперь революцию начинали «студенты-идеалисты», вообще работники умственного труда – применительно к Америке не хочется называть их интеллигенцией, это всё-таки специфически русское понятие. Революционеров Америки, как и русскую революционную интеллигенцию, отличает «идейность задач» и «беспочвенность идей» (известная характеристика того же Федотова). Параллели находят и в частностях: детей, которых революционеры отбирают у родителей, как минимум психологически, называют «павликами морозовыми», ждут появления в Конгрессе «матроса Железняка», «событие 6 января» («штурм» Капитолия, спровоцированный, как выяснилось, ФБР) приравнивают к «событию 9 января», то есть «гапоновщине», травлю полиции – к судьбе несчастных городовых в феврале 17-го, уличный беспредел сравнивают с тем, что творилось в 17-м в Петербурге и Москве, и т. п. За короткое время у людей поменялись выражения лиц, но то же происходило и в России – см. наблюдения Бердяева, Бунина и других. Довершить сходство может Вторая гражданская война – когда революция вступит в свой кровавый этап; «эскиз» её уже готов – в апреле 24-го должен выйти фильм Алекса Гарленда «Гражданская война» (появившийся накануне Нового года трейлер ужаснул американцев). Кое-кто тревожится о том, как бы готовая картина не опередила «эскиз».
Происходящее в Америке можно было бы также охарактеризовать словами Бунина из «Окаянных дней»: «Недоуменное существование и противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество».
И вот что ещё объединяет Американскую революцию с Русской: если не считать стран мирового Юга, впервые после 1917 года под знаменем марксизма совершается революция, которая выглядит (пока во всяком случае) победительной. В день столетия Октябрьского переворота одна из ведущих американских газет писала: «Сто лет спустя большевики вернулись». Имея в виду, что на сей раз ареной своей деятельности они выбрали Соединённые Штаты. И что на сей раз они снова одержат свою временную (а ничего вечного в истории не бывает) победу.
Но есть в американской революции существенная черта, отличающая её от «великих» предшественниц: это странная революция в том смысле, что «верхи» общества её поощряют и сами разжигают. Пол Кругман, известный экономист, заявляет в «New York Times»: «Мы все теперь марксисты»; имея в виду прежде всего «верхи» общества. «Сама» вице-президент Камала Харрис признаётся, что читать «Капитал» ей, «к сожалению», недосуг, но это не обязательно, потому что ей и так видна «красота» марксизма.
Можно ли представить, чтобы Людовик XVI, пока он ещё оставался королём, записался бы в Якобинский клуб (или что ему там предшествовало – клуб Кордельеров?). Или Николай II, тоже ещё император, вступил бы в партию большевиков, или хотя бы разделил их программу и продвигал её в жизнь? Но что-то подобное происходит сегодня в Америке: зиц-председатель Байден и его команда, как и вся верхушка «ослов» и «ослиц», разделяют все радикальные идеи, какие можно найти на стороне левых; даже военная верхушка, всегда психологически тяготеющая к консерватизму. Что ими движет?
Какую-то роль здесь играет утечка патриотизма. Богатые хотят стать ещё богаче и поэтому заинтересованы в притоке дешёвой рабочей силы из-за рубежа; хотя таким образом разъедается и разбавляется этническое и культурное ядро американского общества.
Мысль о «крокодиле», который съест вас после других, если вы не будете ему перечить? Наверное, и это тоже, но почему «крокодил» вдруг вошёл в силу?
У прот. Георгия Флоровского есть глубокая мысль о том, что исторический процесс представляет собою одновременно и проявление духовных сил, и сокрытие их. Что в данном случае исходит из сокрытого, лучше выразить поэтически:
Это – ветер с чёрным флагом
Разыгрался впереди…
(В блоковской строке я заменил красный флаг на чёрный – традиционный цвет анархии, но теперь также цвет «революции чернокожих» и ещё многого другого). Ветер подгоняет радикалов, но заставляет гнуться и тех, кому он вроде бы ничего хорошего не несёт.
И дует он из преисподней или из областей, с нею смежных. Сущность марксизма передана Булгаковым: «инфернальное восстание против Творца и Его творения». Пробудившаяся у молодого Маркса симпатия к «врагу рода человеческого» (в которой он не поколебался признаться в своих стихах) предопределила сквозную идею всех его трудов, которую можно передать словами гётевского Мефистофеля:
Нет в мире вещи, стоящей пощады,
Творенье не годится никуда.
II
Qua ad Romam proficit? В вольном переводе: «Что из этого следует для Рима?». Традиционный вопрос, который ставили patres conscripti, отцы-сенаторы, переадресуем нашему отечеству, именующему себя Третьим Римом.
Как будто между нашими двумя странами, Америкой и Россией, произошёл обмен ролями, как это называется в психодраме: Россия как будто отболела марксизмом, Америка заболевает им. Распространяется мнение, что нынешняя Россия – здоровый антипод Америки. Пожалуй, это избыточно комплиментарное суждение, но здоровых клеток в нашем национальном организме явно больше. Так думают и многие американцы, из числа их консерваторов. Пишет журнал «Kontinent.USA» (в номере от 11.09.2021): «Одна из стран, вызывающих наибольшее сочувствие, особенно среди американских правых, – это Россия Владимира Путина. Как видно из множества мемов, подкастов и статей, многие правые считают путинскую Россию спасителем Запада». И далее: некоторые правые «даже предполагали, что если Россия вступит в войну с Соединёнными Штатами, для американцев будет намного лучше, если Россия победит». О том же – журнал «American Thinker» (в номере от того же 11.09.2021) – как сговорились.
Кто бы там что сегодня ни говорил, наши две страны цивилизационно близки, поэтому успехи и неудачи их консерваторов воспринимаются как таковые нашими консерваторами, и наоборот. Я, впрочем, не знаю, что эти авторы говорят сегодня: с началом военных действий на Украине и уже реальной, а не чисто гипотетической перспективой непосредственного столкновения двух держав: их взгляды на текущие события могли измениться, геополитические соображения могли перевесить идейные. Но каковы бы они ни были, не консерваторы сегодня «заказывают музыку», господствующей идеологией в США становится, уже стал «другой марксизм».
Лет двадцать назад в замечательном фильме Роберта Земекиса «Форрест Гамп» был выведен этакий стойкий оловянный солдатик, которого окружают мутные воды разнузданной обывательщины. Сегодня такого солдатика, наверное, не стали бы держать в армии, его выпихнули бы оттуда, как выпихнули полковника Ломейера. Не зря ведь главный (до конца истекшего, 2023, года) военный Америки, генерал Марк Милли признался, что ему «открыло глаза» чтение Маркса. Американцы ещё недавних времён сильно удивились бы, увидев во главе армии чернокожих (с начала 2024-го они занимают оба высших поста – министра обороны и председателя объединённой группы начальников штабов), но особенно в составе её – геев, нисколько не скрывающих своих предпочтений. Значит ли это, что manus militaris, военная рука, «мышца бранная» Соединённых Штатов слабеет? Нелёгкий вопрос. С одной стороны, конечно, рост числа разболтанных солдат и офицеров делает армию более уязвимой. Но есть и другая сторона: «другому марксизму», как и его советскому сроднику, присущ мировой замах, он будет стремиться распространяться по миру, в том числе и военным путём. То есть Соединённые Штаты, поскольку речь идёт о них, будут вести прежнюю агрессивную политику, только уже под другим знаменем. Так что тут, как говорится, бабка надвое сказала.
И последнее. Осознание того, кто нам сегодня противостоит идейно, должно способствовать более адекватной у нас расстановке духовных сил. Мы как народ не до конца расстались с Марксом. Во-первых, у нас остаётся коммунистическое меньшинство с его хотя бы условном почитанием Маркса. В иных случаях в нём видят привычного «постояльца» долгой советской эпохи, будто кем-то за нами «закреплённого», только теперь уже практически безвредного. Памятники Марксу (кое-где и Энгельсу), доныне стоящие в городах России, вроде бы ничем не грозят, как и бесчисленные «Марксистские» улицы и переулки к «всесильному» учению не ведут.
Пора себе отдавать себе отчёт в том, что враг ныне наступает под знаменем – «другого», но в интимной глубине того же самого – марксизма.
И пора принимать во внимание, как Маркс и его alter ego Энгельс (ещё один несостоявшийся великий поэт) относились к России. Сам Сталин в выступлении 1934 года «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма»» впервые за советскую историю вынужден был одёрнуть «классика», указав на его необъективность в затронутом им вопросе. Дело, правда, коснулось «классика» номер два, а можно было бы обратиться с критикой также и к номеру первому – по поводу его работы «Тайная дипломатическая история XVIII столетия», столь же пристрастной и недостоверной. Отзывы обоих «классиков» о России, как о варварской стране и «раковой опухоли Европы», на которые сегодня ссылаются наши враги, говорят лишь о том, что «гордый взор иноплеменный» в данном случае, как и во многих иных, был поверхностным и недобросовестным. Недаром Михаил Бакунин, который вроде бы открещивался от патриотизма (см. его «Письма о патриотизме»), тем не менее в ответ на подобные суждения Маркса намеревался «разделаться с ним по-мужски».
Повернёмся к внутренней политике, вообще внутренней жизни. Сегодня «разделаться с Марксом» означало бы сказать веское слово в затянувшемся у нас споре красных с белыми. Решение этого спора существенно повлияло бы на наше национальное самочувствие.
Изначальное и до сих пор неизжитое недоразумение состоит в том, кого принимают за красных. Бесспорно красными были те, кто заявляли себя последователями Маркса и под водительством Ленина и Троцкого совершили революцию и устремились в дразнившее их воображение неведомое. Но те, кто сегодня называет себя красными, это по большей части сталинцы, а это уже совсем другой коленкор.
Вопрос этот становится сегодня особенно важным по той причине, что происходящая война психологически относит нас в окопы Великой Отечественной, и это только естественно. Но время ВОВ – «сталинское» время, вместившее самую грандиозную в истории войну и столь же значимую победу. Но Сталина с его подчинёнными можно назвать красными лишь с большой долей условности; красное у них – скорее «нашивочное», что-то подобное рыцарской накидке (рыцари на турнирах использовали накидки какого-то условного цвета, чтобы их можно было легко отличить). Все они вышли из горнила революции, но с течением времени радикальным образом преобразились.
О Сталине можно сказать то же, что сказал Пушкин о Наполеоне: «Мятежной вольности наследник и убийца».
В молодые годы Сталин таскал в заплечном мешке марксов «Капитал», который, говорят, так и не дочитал. У зрелого Сталина появились другие инспираторы: он стал зачитываться произведениями русских классиков (историк Б.С. Илизаров, знакомившийся с его кремлёвской библиотекой, во многих книгах нашёл сталинские маргиналии, свидетельствующие о внимательном чтении) или вот зачастил «в гости» к булгаковскому семейству Турбиных, в мхатовской постановке. А Турбины были, конечно же, белые и за кремовыми занавесками в их доме, подобные которым плебей Коба раньше мог видеть только с улицы, ещё сохранялись «остатки красоты и крепости» (это я цитирую роман «Белая гвардия», антецессор пьесы).
Вероятно, для Ленина с Троцким движение (само по себе движение) было, как и для Маркса, основным чувством. А вот у «зрелого» Сталина – гения интуиции, с некоторыми чертами бурбона (это не ругательство, как некоторые думают, в старые годы бурбоном называли офицера, выслужившегося из унтеров и сохранившего прежнюю грубоватость) – явилась потребность «зацепиться» за что-то, историей уже апробированное. В этом он нашёл поддержку среди выдвиженцев «от сохи», которые, пройдя через огонь революции, в душе оставались царистами и в Сталине увидели «нового царя»; хотя по-прежнему считались и сами себя считали красными.
В сознании множества наших соотечественников, особенно старшего поколения, никак не удаётся оторвать Сталина от связки Маркс-Энгельс-Ленин; слова Сталина о том, что он всего лишь ученик Ленина и следует ленинским путём, обычно принимаются ими за чистую монету. Учеником Ленина он действительно был, но в нужный момент свернул на совсем другую дорогу. Ленин был разрушителем по призванию и стал одним из зачинщиков эпической катастрофы, постигшей великую империю (положим, некоторые новации социального характера, инициированные большевиками, отвечали пожеланиям народных масс, но эти новации всё равно пробили бы себе дорогу без того светопреставления, какою обернулась революция). А Сталин был или, точнее, стал с определённого момента созидателем, возобновителем империи, в основном из бывших в употреблении материалов.
Основным чувством «сталинского» времени (это примерно с середины 30-х) сделалась стабильность. Это была такая стабильность, которая соседствовала с ригидностью; символично, что в некоторых тогдашних фильмах облака, попадающие на киноплёнку, остаются недвижными – даже небо стало статическим! Но это была и полезная стабильность: с нею вернулось и кое-что ценное из того, что существовало до революции, но после было на время отозвано из жизни: традиции семейной жизни, вкус к «домашности», продуманное воспитание, образы и грёзы классической культуры, которые, как бы их ни интерпретировали идейные «надсмотрщики», находили путь к сердцам «советских людей».
Вернула ли все эти «старости» «времён возвратная река» как некая стихия или своим возвращением они обязаны лично Сталину? Во всяком случае роль Сталина тут была значительной. (Не касаюсь болезненного вопроса о фантастических по размаху репрессиях, сопровождавших сталинские преобразования, так как писал о них в другом месте[2]).
Она была значительной и в годы ВОВ, несмотря на допущенные им в начале промахи. Конечно, он оставался кабинетным стратегом, но в современных войнах кабинетные стратеги тоже нужны. А Сталину СССР в немалой степени обязан победой в войне – не столько в качестве главнокомандующего войсками (судить об этом должны военные специалисты), сколько в качестве создателя военно-этатистской структуры, показавшей её эффективность в условиях войны.
Адекватное отношение к Сталину не может не быть смешанным, но в нынешнюю пору возобновлённой военной грозы естественно опереться на опыт ВОВ; ветер с полей сражений ВОВ дует нашим воинам в спину. К тому же противник ныне кое в чём схож с тогдашним врагом. А с опытом ВОВ имя Сталина накрепко связано. Оттого, я полагаю, культ Сталина, как вождя-победителя в Великой войне, ситуативно оправдан.
Примером ситуативной оценки исторических деятелей может быть отношение к тому же Наполеону русских поэтов-мыслителей Пушкина и Тютчева. Пока Наполеон был жив, то даже заключённый на о. Св. Елены он оставался для них заклятым врагом, исчадьем ада. Но стоило ему умереть, их отношение к нему резко меняется: теперь эта демоническая фигура вызывает как будто удивление, моментами даже восхищение. В случае Сталина не смерть его, давным-давно наступившая, побуждает сменить угол зрения на эту личность, но положение дел, сходное с тем, в котором Сталин сумел себя неплохо показать.
А время более строгого отношения к нему придёт после.
Сталин, таким образом, – символ борьбы с внешним врагом; а с другой стороны, это символ борьбы с марксизмом, который в его время был внутренним врагом. Сегодня эти два символа сливаются, так сказать, в один.
И всё-таки в нынешней войне Сталин – только содейственник. Подлинный антагонист Маркса с его люциферианским нутром – архангел Михаил (Микал у мусульман, множество которых сражается теперь в рядах нашей армии), предводитель бесплотного воинства ангелов, «рыцарь Бога», что ведёт «от огненного края // прямиком к воротам рая” (из песни, более схожей с молитвой, сочинённой покойным Николаем Караченцевым и им же впервые исполненной). Заметим, что в канонических изображениях архангела он держит в правой руке своё неотвратимое копьё, но в левой – финиковую ветвь, символ жизни.
[1]Lohmeier M. Irresistible Revolution: Marxist Goal of Conquest. New York. 2021. P.7.
[2]См. мою статью «Как помирить красных с белыми»: Москва. 2021. № 10.
