Русская Idea: В феврале 2017 года наш сайт при содействии фонда ИСЭПИ провел круглый стол «Прерванная легитимность: от отречения Николая II до разгона Учредительного собрания. Тогда в контексте дискуссии о том, означали ли акты 2 и 3 марта обрыв монархической легитимности, была поставлена проблема и законности отречения Николая II. Участники дискуссии отметили, что юридическая легитимность в событиях 2 – 3 марта 1917 года была явно нарушена, однако это типичная черта любых революций, когда господствует легитимность силы и легитимность идей. Кроме того, сыграло свою роль, что в Российской империи налицо была не только монархическая легитимность, но и подспудно существовавшая легитимность Учредительного собрания.
В то же время в год столетия революции в общественных и научных дискуссиях стремительно набрала популярность точка зрения, что отречение Николая II не только было не законным, но его не было вообще: имеющийся текст отречения является фальшивкой, а отсутствие сопротивления Временному правительству со стороны императора объясняется тем, что его запугали.
Однако может оказаться, что и отречение Николая II, и Акт об отказе от восприятия Верховной власти Михаила Александровича были написаны в полном соответствии с Основными государственными законами. Обоснованию этой точки зрения посвящена статья юриста Константина Карпенко, которую Русская Idea предлагает вниманию читателей.
***
В последнее время тема правовых оснований отречения Николая II – а, точнее, их отсутствия – стала набирать стремительную популярность. Однако если мы сомневаемся в правомерности отречения Николая II, то мы должны назвать возможные причины столь вопиющего поступка носителя Верховной власти. Таковых может быть только две, и обе они неудовлетворительны. Первая причина: Император не знал, что нарушает закон. Он подписал поданный ему документ, полагая, что имеет на это право. Такое объяснение означало бы, что Государь был юридически неграмотен; он не знал законов собственной страны, причём законов главнейших, образующих основу конституционного строя русской монархии. Это было бы тем более странно, что в 1905-1907 гг. он активно участвовал в преобразовании отечественного государственного строя. Неведением Императора невозможно объяснить незаконность отречения. Николай II не мог не знать предписаний Основных государственных законов. Иными словами, подписание акта отречения по неосторожности исключается.
Если со стороны нашего монарха не было неосторожности (ни в виде небрежности, ни в виде легкомыслия), то остаётся лишь умысел. Государь подписал акт отречения, зная, что он будет оспорен в будущем по формальным основаниям. Он сделал это сознательно, с целью не допустить возникновения правовых последствий. Говоря проще, Император оставлял себе «запасной выход» на случай изменения политической ситуации в стране. Но, едва ли такое объяснение будет убедительным. Ведь ничто в дальнейшем развитии событий не позволяет нам утверждать, что наш последний монарх стремился тем или иным образом дезавуировать собственную явно выраженную державную волю. И современники, вплоть до начала 1920-х годов не предпринимали попыток усомниться в законности Высочайшего усмотрения.
Говоря иначе, император не мог совершить противозаконного деяния. Исторически обусловленной власти в принципе не свойственно поступать неправомерно, ибо изначально она покоится на твёрдом фундаменте убеждённости в своей правоте. Следовательно, акт отречения Николая II является законным и правомерным. В данной статье сделана попытка обосновать этот тезис.
Для того, чтобы предложить юридическую квалификацию двух нормативных актов, исходивших от Верховной власти (отречение Николая II и отказ от восприятия Верховной власти Михаила Александровича), мы обратимся к такой категории как правовые исключения, являющиеся результатом дерогации, т.е. отступления от действующих норм закона.
Юридическая проблема отречения последнего российского монарха распадается на два вопроса: отречение за себя и отречение за наследника.
Первый вопрос, как нам представляется, не вызывает больших сложностей. Основные государственные законы 1906 г. (ОГЗ) предусматривали возможность отказа от прав на Верховную власть (ст. 37). Лицо, имеющее право на занятие русского престола, могло в любой момент сложить с себя бремя правления. Действовавшее законодательство не обуславливало этот шаг никакими иными условиями, кроме как обеспеченностью дальнейшего перехода власти. Вполне ясно, что возможность отречения распространялась не только на лиц, обладавших потенциальным правом на престол, но и на самого царствующего монарха. Отказ от какого-либо права при сохранении объекта этого права в распоряжении заинтересованного лица выглядит абсурдно. Иными словами, отказаться от Верховной власти по ОГЗ мог и наследник, ещё не вступивший на престол, и правящий Император. Последний точно также обладает правом на престол, только уже реализованным. Ограничение круга субъектов отречения лишь наследниками равносильно утверждению, что лицо, вступившее на престол, утратило своё право на него. Едва ли такое возможно.
Согласно общей теории права, индивидуальное право существует в двух формах: как личное качество субъекта и как реализованная дозволенность. Применительно к рассматриваемому случаю, наследники престола обладают правом в потенции и как таковые могут беспрепятственно отказаться от следующих им по закону полномочий. Будучи же призванными к занятию престола, они реализуют своё право в форме использования. Однако, сделав это, наследники не утрачивают своё право на престол; оно переходит, говоря словами Аристотеля, из возможности в действительность, т.е. становится осязаемым. Это называется ius abutendi, т.е. право самостоятельного и окончательного пользования объектом притязания. В противном случае пришлось бы признать, что принятие Верховной власти уничтожает самоё право на неё и воцарившийся монарх превращается в узурпатора. Думается, что абсурдность такого вывода очевидна, а, значит, изначальная наша посылка была верна.
Второй вопрос – о возможности отречения за другое лицо – более труден для разрешения. Если наследник престола совершеннолетний, то данное действие представляется однозначно незаконным. Но как быть в том случае, когда он ещё не достиг полной дееспособности? Основные государственные законы требовали установления регентства (правительства) и опеки (ст. 41). Первоначальный текст отречения Николая II содержал именно этот вариант, но в итоговом документе оказалось иное предписание. Государь отказался от регентства и предпочёл устранить своего сына от Верховной власти. Каким образом можно это квалифицировать?
Прежде всего, напомним, что Основные государственные законы 1906 г. допускали отречение от престола вместе с наследником. Правда, это касалось лиц женского поколения, занимающих иностранный престол (ст. 35). При этом в законе не уточнялось, достиг ли наследник к этому моменту совершеннолетия. Разумеется, речь шла о частном и специфическом случае, но так или иначе принципиальная возможность совместного отречения признавалась.
Далее, Николай II передаёт власть Михаилу в обход законного наследника, мотивируя свой поступок нежеланием расставаться с сыном. Этому решению предшествовала, как известно, консультация с доктором С.П. Федоровым, который подтвердил неизлечимость болезни Алексея. Данное действие Императора следует квалифицировать как отступление от положений Основных государственных законов (derogatio). Такая мера может применяться при чрезвычайных обстоятельствах и служит для временного решения проблемы. Отступление было осуществлено от имени Верховной власти самим носителем суверенных прав, каковой в полной мере уполномочен на подобное действие. Возможность дерогации применительно к процедуре наследования престола содержится в ст. 43 Основных государственных законов, по которой право назначения правителя и опекуна предоставлялось царствующему монарху по его воле и усмотрению. Общее же право отступления от действующих норм (derogatio) принадлежало Государю в соответствии с ст. 4 Основных государственных законов. Признак самодержавности власти, закреплённый в этой статье, означал её учредительный характер, её способность совершать акты прямого правообразования.
Отступление от действующих норм закона не является их нарушением. Это исключение из применения закона, т.е. приспособление имеющегося нормативного материала к конкретным условиям юридического быта в особых обстоятельствах. Результатом дерогации всегда оказывается сужение пространства, в котором действует правовая норма. Иными словами, правовые исключения образуют пределы применения норм и сообщают им узкую направленность. Благодаря правовым исключениям достигается оптимальность правового регулирования, при которой общие нормы закона способны наилучшим образом сочетаться с конкретными условиями социальной среды[1].
Правовая система Российской Империи в том виде, в котором она сложилась к 1906 году, отличалась мозаичностью. На территории страны одновременно действовали крайне разнообразные нормативные акты и даже правовые массивы, которые нередко с трудом соотносились друг с другом. Так, в Царстве Польском имущественные и личные неимущественные правоотношения регулировались Французским гражданским кодексом 1804 года, введённым там, как известно, Наполеоном Бонапартом при завоевании им герцогства Варшавского[2]. Действие прежних (до присоединения к России) польских законов было подтверждено русской властью даже после мятежа 1830 -1831 годов[3]. Аналогичные вопросы в Великом княжестве Финляндском подпадали под действие шведского Уложения 1734 года, в редакции 1807 года. Вольности вновь присоединённой Петром I Финляндии были впервые подтверждены Императрицей Елизаветой Петровной в 1742 году[4], а позже и Александром I при воссоединении старой и новой Финляндии[5]. Такое положение сохранялось вплоть до 1910 года. На территории Бессарабии нормативное регулирование частноправовых отношений осуществлялось по Шестикнижию К. Арменопула 1345 года и Василикам Льва Исавра 829 года. Это были акты бывшей Византийской Империи, оставленные в силе русской властью при присоединении названных местностей[6]. И это лишь отдельные примеры пространственного действия актового материала (наряду с существованием церковного права, обычного права русских крестьян, а также инородцев). Очевидно, что режим правовых исключений активно использовался имперским правительством для обеспечения стабильности правоотношений и юридической безопасности субъектов права.
Режим исключений применялся не только в отдельных областях России в форме так называемых частных законов (privae leges), известных ещё со времён Римской Республики. Общеимперское законодательство также содержало в себе немало изъятий из общего порядка регулирования. Учреждение о Императорской Фамилии являет собой замечательный пример. Будучи составной частью Основных государственных законов, этот акт допускал во многих случаях действие режима правовых исключений. Достаточно вспомнить этапы бракозаключительного процесса для членов Императорского Дома, необходимость особых брачных договоров, правовой режим приданного, порядок расторжения брака. Члены царствующей династии обязывались послушанием и присягой лично Государю. Ст. 222, в отступление от общих предписаний Основных государственных законов, наделяла монарха неограниченной властью по отношению к домочадцам, вплоть до лишения их всех прав состояния[7].
Все эти примеры наглядно показывают, что в российском законодательстве изучаемой эпохи правовые исключения не были чем-то необычным и редким. Они позволяли примирить многочисленные и разрозненные правовые нормы, ввести естественную неоднородность общественных отношений в единое упорядоченное пространство закона. С помощью правовых исключений отдельные нормативные предписания приобретают наибольшую эффективность[8]. Современное право также изобилует исключениями в каждой отрасли.
Дерогация предполагалась при выборе Императором видов правительства и опеки: будут они объединены в одном лице или разделены между двумя субъектами (ст. 43 Основных государственных законов). Норма, заключённая в этой статье, касалась, таким образом, процессуального порядка осуществления державных функций от имени малолетнего монарха. Коль скоро порядок этот зависел от усмотрения Императора, кажется допустимым утверждение, что и самоё учреждение регентства и опеки всецело исходило от Государя. В этом убеждает последняя часть ст. 43, сформулированная в оптативной модальности. Невыполнение этой нормативной рекомендации не сопровождалось никакими санкциями: правительство и опека всего лишь возлагались на родителей наследника.
Михаил был назначен регентом ещё 1 августа 1904 года в связи с рождением наследника престола[9]. Позже Государю было угодно изменить державную волю и освободить Михаила от возложенных на него потенциальных полномочий[10]. Оба действия, как можно видеть, стали результатом дискреционных полномочий Императора, предусмотренных для него законом. Парламент никак не участвовал в этом деле ни в 1904 году по причине отсутствия собственного бытия, ни в 1912 году по причине отсутствия на то полномочий. В обоих документах нет и быть не могло указания Правительствующему Сенату произвести необходимые на сей счёт распоряжения. В этом нет ничего удивительного, т.к. учреждение или отмена регентства (и опеки) производились самодостаточным действием Императора. Такое действие per se есть юридический факт, порождающий правовые последствия. Точно таким же юридическим фактом стала и передача 2 марта 1917 года Верховной власти Михаилу, минуя первородного наследника. Руководствуясь собственной волей и усмотрением, Государь предпочёл не использовать ненадёжную в тогдашних условиях конструкцию регентства, и вручил бразды державного правления лицу, которое в любом случае оказалось бы в этой «роли» спустя некоторое время.
Правовые исключения всегда предполагают наличие для своего применения чрезвычайных обстоятельств. Император Николай II был, думается, наилучшим судьёй в том, что касается складывания с себя Верховного правления. Он имел все возможности оценить масштаб той политической и социальной ситуации, которая сложилась в конце февраля 1917 года. Более того, он запросил и получил мнение ближайших советников, в частности командующих фронтами. Императору была известна и позиция председателя Государственной Думы, как должностного лица, выступающего от имени народного представительства. Сами же исторические события, как известно, развивались стремительно и требовали скорейшего решения. Чрезвычайные обстоятельства, оправдывающие применение дерогации, вполне сложились.
Немаловажным условием правомерности отступления от действующего законодательства выступает публичный интерес. Иными словами, данная мера не должна служить удовлетворению частных или групповых притязаний. Иначе мы получаем субъективное нормотворчество, выгодное отдельным участникам правоотношений и идущее, в то же время, вразрез с потребностями общества. Нам представляется, что в изучаемый момент русской истории публичный интерес всё же не был принесён в жертву. Подписывая акт об отречении, Николай II едва ли ожидал крушения монархии в России. Он передал Верховную власть лицу, которое, по закону, находилось в очереди престолонаследия и было бы призвано к исполнению Высочайшей должности при отсутствии Алексея. Сам Михаил не нуждался в регентстве и мог править самостоятельно. У нас нет сомнений, что Государь имел в виду в данном случае общественный интерес, направленный на достижение стабильности государственного строя. Ведь Николай II был явно раздосадован, когда узнал, что его преемник предпочёл самоустраниться от державного правления[11].
Что же касается тех, кто своими действиями и советами способствовали решению монарха или не возражали против такового, то сложно усмотреть умысел и в их действиях. Представляется, что они поступали, скорее, по воле сложившихся обстоятельств, стремясь в меру своих сил уменьшить возможный ущерб. Ведь Государственная Дума, ознакомившись с Высочайшим указом о перерыве в её занятиях, подчинилась желанию Императора[12]. Между тем, их «исторические коллеги» в 1789 году при схожих обстоятельствах предпочли провозгласить себя Национальным собранием, каковое их действие вступило в несомненное противоречие с законами тогдашней Франции. Пример, кстати, весьма заразительный! Но отечественные депутаты чувствовали тогда, скорее, растерянность, чем решимость взять власть в свои руки. Нерешительность людей, застигнутых врасплох драмой крушения режима, проявилась и в тексте воззвания, распубликованного Временным комитетом. Последний «нашёл себя вынужденным взять в свои руки восстановление… порядка»[13]. Бесславное окончание работы Временного правительства в октябре 1917 года наглядно иллюстрирует эту мысль: это были случайные люди, оказавшиеся не в том месте и не в то время.
Наконец, акт об отречении удовлетворял и общим формальным требованиям, предъявляемым к нормативным документам того времени. Он был подписан самим субъектом Верховной власти, скреплён подписью подлежащего министра (генерал-адъютанта графа Фредерикса) и опубликован Правительствующим Сенатом. Тот факт, что документ был адресован начальнику штаба, можно объяснить поспешностью принятого решения в критической ситуации, что проявилось в непривычном для делопроизводства пренебрежении к форме. Вместе с тем вопрос о формальных требованиях к данному документу не может, к сожалению, быть разрешён окончательно в виду практической невозможности установить его юридическую природу. Был ли это законодательный акт или подзаконный? Согласно ст. 38 Основных государственных законов, отречение должно было, по всей видимости, представлять собой акт законодательный. Но в этом случае документ подлежал обязательному обсуждению в палатах парламента. Этого, как известно, сделано не было.
Означает ли данное упущение, что отречение Государя было оформлено как акт подзаконный? При положительном ответе пришлось бы признать, что это был акт верховного управления, исходивший непосредственно от носителя суверенных прав (ст. 10 Основных государственных законов). Но ст. 38 Основных государственных законов как напрямую относящаяся к процедуре отречения имеет здесь приоритет, согласно общему принципу права lex specialis derogat generalis. Следовательно, акт отречения являлся скорее законом, тем более, что в самом его тексте имеется указание на согласие с ним Государственной Думы. И хотя фактическое обсуждение документа в палате не состоялось, последующее его обнародование Правительствующим Сенатом[14] должно, как кажется, восполнить некоторый порок формы. Распубликование, как известно, последовало лишь 5 марта, что объясняется стремительностью разворачивавшихся событий и неготовностью самой власти к их достойному отражению. Это, однако, не отменяет законности отречения, а лишь откладывает момент его реализации. Отречение Николая II приобрело юридическую силу с 5 марта 1917 года. Именно с этого момента оно стало невозвратным, как и требует ст. 38 Основных государственных законов. И сегодня принятие полномочным органом нормативного акта и вступление оного в силу почти никогда не совпадают.
Таким образом, отречение последнего русского монарха было законным в обоих своих частях. По общему правилу, Основные государственные законы требовали учреждения регентства при вступлении на престол несовершеннолетнего наследника (ст. 41). Государь же изъял наследника из-под действия этой нормы в данном конкретном случае, что есть отступление (derogatio). Юридическим основанием отступления явилось усмотрение Императора, прямо предусмотренное текстом Основных государственных законов (ст. 43).
***
Акт отречения Николая II передавал Верховную власть Михаилу Александровичу и призывал его вступить на Всероссийский императорский престол. Согласно ст. 53 Основных государственных законов, наследник вступал на престол непосредственно вслед за кончиной предшественника, в силу закона. Иными словами, для того, чтобы стать Императором, не требовалось никакого формального документа. Вступление происходило автоматически. Это обычная для монархии практика, обусловленная прерогативой непрерывности монаршего правления, и выраженная в известной формуле: «Король умер, да здравствует король!» Для монархии междуцарствие представляет собой аномалию, возможную лишь при исключительных обстоятельствах смены династии или мятежа. В обычных условиях монарх находится как бы вне времени и пространства и длит своё существование вечно. Данную мысль прекрасно иллюстрирует известная теория двух тел короля Э. Канторовича[15] – коронованный правитель существует в двух формах: физическое «тело» конкретного лица, занимающего престол в определённый момент истории, и политическое «тело», символизирующее преемственность государства. Оно всегда неизменно и постоянно воспроизводит самоё себя, обретая черты осязаемости в отдельно взятом правителе. Кстати, данная теория не утратила своё значение и сегодня, даже в республиках[16].
Конечно, отречение монарха не может быть приравнено к его кончине. На этот счёт в отечественном законодательстве изучаемого периода нет ни малейших указаний. Однако юридические последствия отречения и смерти Императора тождественны: престол в любом случае становится вакантным. А поскольку монархический принцип не терпит безсубъектности Верховной власти, последняя должна, по определению, продолжиться в другом её носителе. То самое политическое «тело» царствующей особы не может исчезнуть до тех пор, пока сохраняется традиционная для него форма правления. А, как уже было отмечено, не только Николай II не думал отменять монархию в России, но и само по себе отречение отдельного представителя Императорского Дома не способно уничтожить исторически сложившуюся форму власти. Отсюда следует, что Михаил Александрович стал Императором Всероссийским в момент подписания Николаем II акта отречения по причине опростания престола. Это не отрицалось и им самим, т.к. в своём отказе от восприятия Верховной власти, Михаил отмечает, что она (власть) уже на него возложена и престол уже ему передан[17].
Между тем, нашим Основным государственным законам была известна процедура принятия державного правления, названная восшествием на престол (ст. 54). Поскольку занятие престола в любой монархии является правом, а не обязанностью, лицо, призванное к наследованию, должно явным образом выразить свою волю. Конклюдентные действия, принятые в цивилистике, здесь недопустимы. Законный наследник, согласившись принять власть, обязан совместить своё физическое «тело» с политическим «телом» монархии, чтобы в дальнейшем оба существовали в нераздельном единстве. Лишь в этом случае правление обретает законченный вид единоначалия и единонаследия. Оформляется данный юридический факт, как известно, торжественным манифестом. Им же совершившийся переход власти доводится до сведения населения. Процедура восшествия на престол сродни распространённой сегодня повсеместно инаугурации, означающей, например, в республиках формальное наделение полномочиями уже избранного президента страны. При этом срок его нахождения у власти отсчитывается с момента голосования избирателей. Иначе говоря, и в республиках присутствует закреплённое в законе стремление не допустить «пустоты» Верховной власти, обеспечить её преемственность.
Михаил Александрович, став по закону Императором вследствие освобождения престола, так и не «вступил в должность». Поэтому вместо манифеста о восшествии на престол, он подписал акт об отказе от восприятия. Отсутствие подобной практики в прошлой русской истории делает этот документ, по меньшей мере, необычным, но никак не незаконным. Юридически он представляет собой акт об отсрочке «вступления в должность», обставленный, к тому же, условиями. Михаил не отрекался от престола, но и не принимал его. В тексте Основных государственных законов отсутствует указание на срок, в течение которого вступивший по закону на престол наследник должен объявить об этом подданным. С известной долей вероятности можно предположить, как это всегда делают юристы, что этот срок должен быть разумным и достаточным. Но эти категории хороши при нормальном функционировании публичных властей. В критической же ситуации массовых беспорядков разумность отступает перед результативностью. Мы не отрицаем, что Михаил Александрович действовал под давлением и людей, и обстоятельств, но едва ли возможно увидеть в этом принуждение или введение в заблуждение. Иными словами, отсутствовал порок воли. Не случайно сам Михаил не ставил под сомнение свою подпись под этим актом, хотя очень вероятно, что он глубоко переживал содеянное и сожалел о нём. Право обычно не интересуется эмоциональным и нравственно-этическим состоянием индивида (за исключением умышленно совершённых преступлений), а уж государственное (конституционное) право тем более.
Михаил Александрович, будучи уже Императором, мог отложить восшествие на престол, учитывая сложность и противоречивость исторического момента. Обращение же к воле народа как к условию принятия им власти имеет смысл рассматривать в качестве подтверждения подкрестной записи, данной ещё в 1613 году. Ведь отмена однажды учреждённого правопорядка допустима только путём учреждения нового правопорядка. Проще говоря, закон отменяется только законом. А это означает, что лишь соединённая воля обоих субъектов государственного властвования (т.е. и Царя и народа) способна изменить самобытные черты национальной власти. Путь, избранный Михаилом, по меньшей мере, нетипичен, а то и исключителен, но вместе с тем ничто априори не указывает на его незаконность. Коль скоро отречение Николая II представляется правомерным, все порождённые этим актом последствия также следует квалифицировать как не противоречащие закону. Невозвратным же акт об отказе от Верховной власти стал 5 марта, когда он был опубликован. Это означает, что Михаил не мог уже передумать и вдруг решиться на восшествие на престол. Отныне он был принуждён ожидать решения Учредительного Собрания, легитимность которого он сам же и признал. В этом, как нам кажется, состоит подчинение закону даже Императора, при всей широте его полномочий.
Оба документа – и отречение Николая II, и Акт об отказе от восприятия Верховной власти Михаила – следует, таким образом, полагать созданными в нормативном пространстве Основных государственных законов 1906 года. С их помощью Верховная власть последовательно переходила от одного субъекта к другому, чтобы в конце концов оказаться в руках Учредительного Собрания. Оно, в свою очередь, было единственным органом, обладавшим не только достаточной легитимностью для установления новой формы правления России, но и необходимой легальностью, приданной ему актом отказа Михаила Александровича. Отсюда мы возьмём на себя смелость высказать предположение, что преемственность Верховной власти исторической России закончилась 6 января 1918 года.
[1] Суменков С.Ю. Исключения в праве: сущность и юридическая природа // Бизнес в законе. – 2009. – № 1. – С. 332.
[2] Statut constitutionnel du duché de Varsovie 1807, art. 69 [Electronic resource]. URL: http://mjp.univ-perp.fr (date: 25.03.2017).
[3] Манифест о новом порядке управления и образования Царства Польского 14.02.1832, ст. 1 // ПСЗРИ-2, Т. 7. № 5165. С. 84.
[4] Жалованные грамоты гг. Нарве (№ 8649), Дерпту (№ 8650), Пернову (№ 8651), Выборгу (№ 8652) и Эзельской провинции (№ 8653) 27.10.1742 // ПСЗРИ-1, Т. 11. С.701-708.
[5] Манифест о именовании старой и новой Финляндии совокупно Финляндией 11.12.1811 // ПСЗРИ-1, Т. 31. № 24907. С. 1023.
[6] Устав образования Бессарабской области 29.04.1818 // ПСЗРИ-1. Т. 35. № 27357. С. 224.
[7] Елистратов А.И. Очерк государственного права. М., 1915. С. 40; Грибовский В.М. Государственное устройство и управление Российской Империи. Одесса, 1912. С. 27.
[8] Алексеев С.С. Теория права. М., 1995, С. 244-245.
[9] Манифест о правительстве и об опеке на случай кончины Государя Императора до законного совершеннолетия наследника престола 1.08.1904 // ПСЗРИ-3, Т. 24-1. № 24995. С. 838-839.
[10] Манифест о сложении с Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Александровича возложенных на него Высочайшим Манифестом от 1 августа 1904 г. обязанностей 30.12.1912 // ПСЗРИ-3, т. 32-1. № 38595. С. 1786.
[11] Дневник Николая II // Отречение Николая II: воспоминания очевидцев, документы / под ред. П.Е. Щеголева; изд-во «Красная газета». – Ленинград, 1927. С. 34.
[12] Телеграмма председателя ГД М.В. Родзянко Императору Николаю II // ГА РФ Ф. 601. Оп. 1. Д. 2090. Л. 1.
[13] Вестник Вр. Правительства. – 1917. – № 1 (46) [Электронный ресурс]. URL: http://elib.shpl.ru/ru/nodes/31091-mart-1-21 (дата обращения: 25.03.2017).
[14] Вестник Вр. Правительства. – 1917. – № 1 (46) [Электронный ресурс]. URL: http://elib.shpl.ru/ru/nodes/31091-mart-1-21 (дата обращения: 25.03.2017).
[15] Kantorowicz E.H. The King’s two bodies: a study in mediaeval political theology. Princeton, 1998. – 616 p.
[16] Карпенко К.В. О юридической ответственности Президента Франции // Право и управление. XXI век. – 2015. – № 2. – С. 42-48.
[17] Сборник указов и постановлений Временного правительства. Вып. 1. Пг., 1917. С. VII.