Концепция археомодерна А.Г.Дугина

Продолжение цикла, посвящённого анализу и оценке идей А.Г. Дугина:

• Первая статья — «Является ли Дугин русским традиционалистом?»
• Вторая статья — «Дугин как “анти-консерватор”»
• Третья статья — «“Четвёртая политическая теория”» Дугина как постмодернизм: означающее почти без означаемого»
• Четвёртая статья — «Социология Александра Дугина. Архаичные сновидения и воображение, которое создает мир».
• Пятая статья — «Социологическое фэнтези Александра Дугина, созданное воображением»
• Шестая статья – «Социология Александра Дугина: подводя предварительные итоги»

Данная, седьмая статья из цикла про феномен А.Г. Дугина завершает рассмотрение его социологических воззрений, чему были посвящены четыре последних статьи цикла. Дальше, если живы будем и если будут силы, ещё впереди рассмотрение эволюции его воззрений и анализ среды, откуда он вышел, анализ его богословия (см., например, его книги «В поисках темного Логоса (философско-богословские очерки)» и «Метафизика благой вести»), его философии науки, и, может быть, его геополитики и евразийства.

Социологии Дугина я уделил такое внимание потому, что, как уже было сказано, в качестве ученого Дугин позиционирует себя именно как социолога. Преимущественно именно в социологии он пытается выстроить свою академическую карьеру. Соответственно, очень важно понять его, так сказать, обществоведческий научный потенциал (основанный, понятно, во многом на предпосылках общефилософского характера), чего он на деле стоит.

Сейчас мы попробуем рассмотреть, пожалуй, самое интересное в социологии А.Г. Дугина, своего рода её кульминацию. То есть, то, как он реализует на практике свою социологию применительно к России, и что он о русском обществе, в своей социологии говорит. Этой проблематике посвящена его концепция русского археомодерна

Как Дугин в этой концепции понимает Россию и русское (российское) общество, русскую историю? Что даёт или может дать дугинская социология для нашего исторического самопознания? Можем ли мы сказать, что благодаря Дугину мы стали лучше понимать самих себя, свое общество и свою страну с её многовековой историей?

Мы помним, что Дугин в самом начале своих социологических книг программно заявил, что он как убеждённый поборник русской цивилизационной самобытности стремится построить именно русскую социологию.

И действительно, в дугинской концепции археомодерна как в фокусе сходятся и получают свое разрешение и воплощение те темы, которые мы до этого затрагивали: консервативная революция и то,  почему Дугин нигилистически относится к русской интеллектуально-культурной традиции, его (псевдо)-народничество и претензия на элитаризм, и т.д., а также его «анти-консерватизм» в целом, где «анти» согласно исходному греческому значению синонимично приставкам «вместо-» и «псевдо-».

Хуже и ничего быть не может, чем современная Россия

Итак, по Дугину современная Россия представляет собой преимущественно общество археомодерна: «С одной стороны. археомодерн сегодня процветает. Россия XXI века – это, безусловно археомодерн»[1] Что он этим словом обозначает? Он утверждает, что это такое переплетение черт традиционного и модерного общества как определяющая черта современной России, сочетание которых носит крайне неорганичный и неестественный характер. Дугин постоянно подчеркивает неестественность, уродливость и предельную безобразность русского археомодерна, а значит, – и современного русского общества, современной России.

Русское общество по Дугину вот уже более 300 лет, со времени петровских реформ, — это некий гибрид-урод, состоящий из двух совершенно разнородных частей — модернизированной и традиционной, «архаической». Вот какое общее определение он даёт русскому археомодерну, нашей социально-исторической и духовно-культурной ситуации:

«Термин “археомодерн”» описывает ситуацию, когда социальная модернизация осуществляется не естественно и органично, накапливая предпосылки в глубине общественных процессов, но навязывается сверху волевым образом, причём за модель модернизации берутся социокультурные и социо-политические образцы, скопированные с обществ совершенно иными историей, типом, находящихся в других фазах своего развития <…> При этом внутренняя структура в основном сохраняется в архаическом, «начальном» (“?ρχή” — “начало”) состоянии <…> Модернизированные пласты общества (элиты) мыслят себя в одном мире, в одном качестве, в одном социальном времени, а массы остаются архаическими и интерпретируют социальные факты в оптике прежних традиционных преставлений. Археомодерн представляет собой общество-гибрид, в котором обе стороны — модернизированная и традиционная — легко угадываются, но не вступают друг с другом в упорядоченное, логическое взаимодействие, не сопрягаются осознанно и последовательно, а сосуществуют де-факто, не замечая друг друга. В археомодерне никогда нельзя быть уверенным, что имеешь дело с элементом модерна или архаики: в любой момент ситуация может измениться и из-под маски современности выглянет старина, а традиция при ближайшем рассмотрении обернётся подделкой. В таком обществе доминирует принцип социальной лжи — и элиты, и массы систематически лгут себе и другим о своей природе, но не потому, что знают истину, но скрывают её, а потому, что не знают этой истины и скрывают своё незнание <…>»[2].

Россия по Дугину как бы двуслойна, эти слои – архаика и модерн. Модернизация по примеру западных обществ, которая и несла в Россию модерн, на протяжении трёх веков осуществлялась сверху и силовым образом. Носители модернизации, Модерна в целом – это верхи, элита общества.

Элите противостоит народ, хранитель архаического начала или ядра. Трёхвековая насильственная модернизация, со всеми её вариантами и стадиями, при всех усилиях прозападных элит, не уничтожила глубинную структуру общества, сохраняющуюся в архаическом, начальном ядре, но лишь исказила её. При этом русское общество по Дугину ещё даже не подошло к постмодерну, являя собой гибридную смесь архаических и модерных (характерных для европейского Нового времени) черт и свойств.

Между тем, что само по себе указание на разнослойность современной России, её гибридность или составленность из разнородных социально-исторических пластов или частей, и борьбу между ними, не является чем-то уникальным и даже редким. Это почти общее место, locus communis у многих мыслителей-социологов нашего времени. О том, что Россия в цивилизационном и социологическом смысле является расколотой страной, говорил, например, Сэмюэл Хантингтон в своей знаменитой книге «Столкновение цивилизаций», или Александр Зиновьев (о феномене Зиновьева и о том, насколько его можно считать консервативным мыслителем в целом, см. здесь). Тот же Дугин неоднократно ссылается на концепцию псевдоморфоза Освальда Шпенглера, которая тоже говорит о сложных отношениях инородной модернизации и органического культурного ядра.

Острие вопроса или проблемы для нас в данном случае в том, как разносоставленность и расколотость современной России и современного русского (российского) общества видит А.Г. Дугин, как он её интерпретирует, как видит соотношение между ними, их эволюцию и др.

И надо сказать, что Дугин тут не жалеет черных красок и уничижительных эпитетов. Эти разнородные слои, говорит он, находятся не просто в противоборствующих, а в крайне неестественных и неорганичных отношениях. Т.е., он и в их борьбе не видит логики, а в отношениях самих слоев – логики преемственности. Археомодерн в России Дугин сравнивает с двумя людьми, спиной к спине привязанными друг к другу, которые не видят друг друга. В таком положении они не могут заглянуть друг другу в глаза, даже увидеть противника и осознать, что причиняет им такую боль, и это сдерживает и саботирует любые их начинания. Если бы им удалось поставить противника напротив себя и увидеть его, то началась бы война, полилась бы кровь, и это было бы настоящее счастье, потому что хуже, чем состояния археомодерна, говорит Дугин, ничего не может быть[3].

Дугин трактует соотношение слоев русской «архаики» и «модерна» как настолько неестественное и неорганичное, что он характеризует русский археомодерн как общество сплошного беспорядка и хаоса. Поэтому, как он говорит, «в отношении современной России вполне можно вынести печальный диагноз: мы живем в обществе свалки»[4]. Россия это «социологически несчастное общество»[5]. И правда, что еще можно сказать, если хуже, чем состояния археомодерна, ничего быть не может.

Также по Дугину русское общество археомодерна, находится в состоянии систематического (систематизированного) бреда[6]. Это якобы так, потому что русская архаическая бессознательная структура, которая и образует основу народного характера, не находит адекватного выражения в импортированных чужеродных формах того, что ранее (до Дугина) ошибочно принималось за русский Логос.

Тут и получает свое объяснение то, почему Дугин в своих построениях не опирается на собственно русскую интеллектуально-культурную традицию. Оказывается, её для Дугина как таковой и не было, потому что в русской культуре и русском обществе последних трёх веков здоровое, но бессознательное народное начало якобы только лишь подавлялось чуждыми социальными и культурными формами.

Нет, отдельные проблески были, признает Дугин, но сугубо пробные и неумелые, и общей картины бреда они не меняют. В качестве своих половинчатых предшественников Дугин перечисляет «славянофилов, религиозных философов поэтов Серебряного века, евразийцев – всех, кто якобы пытался рассмотреть социологическую проблематику модерна с точки зрения русской архаики»[7.]

Взаимные пытки и Смердяков как воплощение современного русского археомодерна

Дугин весьма художественно и не без риторического дара описывает те страдания, на которые обречено общество археомодерна. В археомодерне традиционное базовое начало, то есть структура (она же – мифос), не просто живет в тени. Она «пребывает в плену, в подземелье, в погребе. Это состояние пытки. Структура подвешена в подвале на дыбу и над ней неустанно трудится палач отчужденной и криво инсталлированной рациональности. С определенной ритмикой в глотку ей заливают свинец, ломают кости, каленым железом тычут в плоть. Структура пытается орать, но поскольку псевдо-рациональность блокирует в археомодерне возможность структуры говорить, то тогда структура начинает двигаться в обход сознания и начинает создавать псевдо-рациональные заявления: например “хочу поехать на юга”. Она тщетно пытается подобрать из заведомо негодного набора слов и знаков нечто, что соответствовало бы работе сновидений, но ей это фатально не удается из-за принципиального несоответствия рациональных схем.

В археомодерне керигма запущена против структуры, вопреки ей. Но это происходит не явно и открыто – как на Западе или на дуэли, но тайно, каверзно, под ковром, по-византийски. Мучение структуры есть, но субъекта, который был бы результатом расколдовывания мира и носителем ума и воли, нет. Мир археомодерна околдован, но он по-дурацки околдован: тут разговаривают машины, из шахты лифта раздаются какие-то странные голоса, человека влечёт в звездные дали, “Гагарин не умер, он вернулся”, ноосфера дает о себе знать, нельзя исключить межгалактические контакты – и так далее, вся феноменология поздней (да и ранней) “Совдепии” – от Платонова и ноосферы до Раисы Горбачевой)»[8].

Итак, русское общество археомодерна находится в состоянии  систематического бреда, это предельно несчастное общество, а еще общество предельно разочарованное[9].

Также Дугин говорит, что это не просто пленение архаики модерном, а взаимопленение, И в нём уже взаимно модерн и архаика взяли друг друга в плен и пытают друг друга:

«Модерн в России победил, но он победил ценой того, что он перестал быть модерном. Вместе с тем у нас сохранилась и архаика, но она сохранилась ценой того, что она перестала быть настоящей архаикой. Структура сама сдала себя в плен чуждому керигматическому марксистскому сознанию, которое в свою очередь само стало пленником этой структуры. Археомодерн – это такое состояние, когда архаика и модерн берут друг друга в плен. При этом никто не повелевает, каждый пытает другого»[10].

Так пленение или взаимопленение?

А ещё, как мы уже цитировали, в обществе археомодерна доминирует принцип социальной лжи – и элиты, и массы систематически лгут самим себе и другим о своей природе. Правда, не потому, говорит Дугин, что знают истину, но скрывают ее, а потому что не знают этой истины и скрывают свое незнание[11].

Более того, центральной, самой репрезентативной фигурой русского археомодерна, концентрирующей в себе все его основные свойства, является, по Дугину, лакей Смердяков из «Братьев Карамазовых» Ф.М. Достоевского. Глубоко несчастный и искореженный, вступивший на путь самоуничтожения гибрид-урод – вот он, русский археомодерн по Дугину.

То есть, Смердяков по Дугину и есть наиболее адекватное воплощение современного русского общества? Смердяков ведь не только «российский лакей и прототип русского либерала»[12], как в частности говорит Дугин, он еще и репрезентация описания современного русского общества в целом по Дугину. Не понимаю. Либо автора заносит дальше некуда, как это с ним часто бывает, либо я чего-то не понял.

В чем смысл и прагматика уничижения?

Уничижительные, вплоть до эпатажа высказывания о современном русском обществе, мягко говоря, удивительны, поскольку они произносятся горячим патриотом, каким вроде позиционирует себя Дугин. Но как можно быть патриотом и желать сохранения того, что не уважаешь и не любишь, и даже ненавидишь?

На самом деле я далек от того, чтобы считать, что Дугин не любит Россию и не является её патриотом. Эмпирически, я думаю, любит и является. Но здесь речь идёт о пределах и установках его концепций и его методологических подходов, в которые он сам себя заключил, об основных их идеях.

Соответственно, и о том. чем они могут быть полезны нам. И могут ли вообще?

В чём же дело? В чем смысл и прагматика такого уничижения, которое Дугин осуществляет применительно к России в своей концепции археомодерна?

На мой взгляд, в следующем, по пунктам:

1

Так называемый архаический слой, оно же здоровое национальное ядро по Дугину содержится в народном бессознательном, но оно ещё как бы почти не выразилось в истории культуры и самосознании народа. Отсюда логически вытекает, что то, что можно считать истинно народным и подлинно традиционным, будут определять и назначать наши социологические психоаналитики-традиционалисты.

Это чрезвычайно удобная для субъекта подобных определений и назначений позиция: ведь только он знает знаменатель дроби, её архаическую основу. Получается, что считать истинно русским, определять будет именно он.

Это, конечно, очень далёко от, скажем так, традиционализма здорового человека. Последний предполагает бережное отношение к существующему, его охранение и поддержку в наличных формах, которые по сути «снимает» и аннигилирует в своих теоретических построениях традиционалист-психоаналитик, сводя их к туманному абстрактному ничто неведомого бессознательного и мифической примордиальной Великой традиции.

Зато это очень удобно для разного рода идеологических спекуляций и манипуляций.

Пусть современное общество в своем модернизме и постмодернизме ушло очень далеко от общества традиционного, но подлинный традиционалист и консерватор, понимая, что милого ему прошлого не вернёшь, как не вдавишь обратно зубную пасту в тюбик, будет в современности поддерживать хотя бы следы и остатки традиционного прошлого. Понимая, что современное общество держится в основном только этими остатками и следами. А не мечтать снести его целиком и на расчищенном поле восстанавливать придуманную Великую традицию.

Однако консервативная революция, которая венчает концепцию археомодерна Дугина как единственный способ с этим археомодерном справиться, вытекает из исходной позиции интегрального традиционализма. Тот произвольно обобщает и абстрагирует разные религии в какую-то мифическую архаическую Великую Традицию, следами и символами  и которой являются все остальные культурно-духовные традиции. А что и почему является этими следами и символами, в этом архаическом интеллектуальном тумане будет произвольно определять и назначать адепт Великой традиции.

И вернуться к ней можно соответственно лишь революционным образом.

2

Идеологическое манипулирование, подразумеваемое  дугинской концепцией археомодерна, выражается также в чрезмерном упрощении, когда носителем модерна объявляются лишь элиты, а хранителем архаического начала – глубинный народ. Он носитель исконной истины, но вот беда, он словно великий немой, не может никак адекватно выразиться, угнетённый враждебными модернистскими элитами.

Тогда как бы предельно ясно, что делать. Огонь по предательским элитам, а что тут выражает архаические ценности глубинного народа, расскажем вам только мы – консервативные революционеры-традиционалисты.

Хотя в принципе очевидно, что элиты не берутся ниоткуда, что и народ пронизан модернистскими установками. Не одни только элитарии разводятся и делают аборты, упрощённо говоря.

3

Отсюда же вытекает и дугинский нигилизм в отношении существующего общества и традиционной великой русской культуры, с демонстрации чего мы начали данный цикл статей о феномене Дугина.

4

Но главное, что единственным способом расквитаться с археомодерном Дугин называет консервативную революцию. Поскольку сложившееся общество безнадежно больно и носит предельно неестественный и извращённый характер, с ним поступить можно и нужно только по-революционному.

Дугин говорит, что, дескать, структура сама себя спасти не может, и архаика не спасет тоже, ведь в археомодерне она пленена, искажена и испорчена[13]. Спасти и впервые гармонично вырастить «русскую керигму из русского бессознательного» может лишь консервативно-революционный субъект, который в свою очередь только лишь рождается в ходе модернизации.

Он, дескать, должен в совершенстве овладеть содержанием модерна и постмодерна, знать и понимать их философские учения, но при этом совершить волевой выбор в пользу бессознательной архаичной структуры, совершить самопожертвование, отказавшись от рассудка в пользу «священного глупого».

Как при отказе от рассудка можно остаться субъектом и не растерять «прекрасное знание» философии и всей культуры модерна и постмодерна, я лично не понимаю. Зато я подозреваю, что это должно льстить умам той молодежи, что доверчиво идет за Дугиным. Ведь им обещано одновременно и исконная традиционная, но утерянная подлинность, и уверенное владение современностью. Рисуется в воображении кто-то вроде воинственного юноши-старца в косухе на суперсовременном мотоцикле, которому широким жестом, как луну и звезды с неба, подарили сразу всю мировую историю и мировую ойкумену.

Впрочем, это аргумент ad hominem. Может, это и верно, но это не главное. Важнее нечто другое, что находится на содержательном уровне. Дело в том, что якобы предельная неорганичность и неестественность русского археомодерна по Дугину избавляет от всякой необходимости понять логику существующего общества, логику его истории, то, как оно исторически складывалось, какие черты оно последовательно приобретало в результате сложнейших исторических процессов. Зачем? Его надо лишь снести революционно-консервативным актом, впервые в истории учредив русский субъект.

Дугин так и говорит: «Предварительно необходимо жестко понять, что русского субъекта раньше никогда не было. “Русское” было, субъект был, а русского субъекта не было и нет <…> Нерусский субъект был, а русского субъекта мы никогда не дотягивали. Во всем виноват археомодерн, он блокировал этот процесс. Мы должны покончить с ним, уничтожить его, сломить эту болезненную, отвратительную модель отношения керигмы со структурой»[14].

И даже более того. Раз ещё нет и не было по Дугину русского субъекта, то нет ещё и русского народа! «Русский народ может и должен сбыться в акте появления русского субъекта. Русский народ не сбылся – пока не сбылся»[15].

Откровенно говоря, всё это заявка космического масштаба и космической же, простите, наглости. Но зато она должна очень льстить адептам этого учения, превращая их в своего рода секту.

Оказывается, нет и не было уже несколько веков ни нормального русского народа, ни его истории, ни его культуры. Все они упрощаются до шаблонной идеологической схемы, в рамках которой модернистские верхи угнетали и репрессировали глубинное архаическое народное ядро – политически, экономически, культурно, словом, по-всякому.

Однако, слава Богу, есть ещё в России психоаналитики-традиционалисты и консервативные революционеры!  Они первые наконец-то получили полноценный доступ к «глубинам бытия нашего общества, к его структуре». И они и только они направят свои усилия в сторону темного русского мифоса, и оттуда наконец-то появится русский Логос, которого пока не было.

Только тогда и осуществится первый в русской истории «прорыв в русскую истину, вступление в русскую судьбу»[16].

Дугин так и заявляет последний акт своей драмы по преодолению археомодерна: «Наступление волшебного века»[17].

Да он волшебник!

Итоги

В силу всего вышеизложенного на заданный нами в начале статьи вопрос, насколько дугинская социология и его концепция археомодерна в частности помогает понять Россию и русское общество, следует дать ответ, что не помогает никак.

Она ничего не даёт для понимания России, ведь её суть сводится к тому, что русское общество на протяжении последних более чем 300 лет насквозь больно и неорганично, и нуждается лишь которое нуждается в радикальном излечении. Россия настолько больна по Дугину, что, повторим, русского народа еще и не было, ему только предстоит появиться в результате дугинской Консервативной революции – с опорой на тех, кого Дугин называет «наши ортодоксальные учителя и авторитеты – <…> Артур Мюллер Ван ден Брук, Эрнст Юнгер, Освальд Шпенглер, Карл Шмитт и другие»[18].

Кстати, обратите внимание, уважаемые читатели. Эти немецкие мыслители названы Дугиным именно ортодоксальными авторитетами. Дугин умелый политик и оппортунист (точнее, сочетает радикализм и утопизм с оппортунизмом), который легко пойдет на не обязывающие для него, но полезные компромиссы. И пока вы будете считать Дугина очень православным, он с этим спорить не будет. Ему ведь выгодно изображать себя таковым. Но на самом деле традиция европейской консервативной мысли для него куда как важнее, чем Православие. Впрочем, Дугин сам так и говорит:

«Православная керигма нам, честно говоря, не очень помогает это сделать, потому что она говорит: привет, все закончено, теперь по нашим циклам вы все сгниете, археомодерн ли или постмодерн – это все царство антихриста. Абсолютно правильно говорит православная керигма, но, к сожалению, она лишает нас надежды осуществить то, о чем мы говорим. Тут я предлагаю, полностью сохранив православную керигму, и утвердив ее, обратиться все же к другим консервативно-революционным методологиям, в частности, к Хайдеггеру, к его учению об Ereignis или о Втором Начале (Zweite Anfang)»[19].

Наиболее близкими к русской структуре, незатронутыми извращениями археомодерна, Дугиным объявляются старообрядцы, в отличие от никониан: «Единственно психически здоровые русские люди – это староверы»[20].

Это, кстати, если вспомнить антигосударственный потенциал и стиль старообрядчества, опять находится в сильном противоречии с настоящей традицией русского консерватизма, который во всех своих разновидностях всегда был так или иначе государственническим.

При этом, что особенно интересно, православный слой в «русском архаическом бессознательном» по Дугину не самый глубокий. Он постулирует, что ещё глубже находятся в народных бессознательных глубинах дохристианские религиозные представления, о которых, впрочем, как замечает наш автор, «говорить, однако, достоверно трудно». Тем не менее, он заявляет, что на русские «сновидения» из бессознательного «оказал большое влияние арийско-иранский дуализм, возможно скифо-сарматского происхождения,  а может быть, и напрямую иранского». В целом «более полное исследование древнеиранской и скифо-сарматской мифологии может дать ключи к русскому бессознательному»[21].

И ещё глубже (хотя казалось бы, куда ещё глубже!) находятся «духи, домовые, лешие, упыри, русалки и птицы-естрафили»[22]. Это, говорит Дугин, отголоски еще более древнего, скорее всего доиранского мировоззрения, чья керигматическая надстройка стерлась, видимо, к середине I тысячелетия, если не раньше.

Весьма примечательны также следующие дугинские советы и рекомендации по анализу русского пусть бессознательного, но истинно народного: «Важно также корректно расшифровать предписание смотреть из-под оглобли, чтобы увидеть лешего; перекидывать топоры над скотом, чтоб сохранить его от падения; оглядываться, смотря назад межу своих ног, спускаясь в погреб, чтобы рассмотреть домового (“хозяина”); опахивать на голых бабах деревни, чтобы прекратить эпидемии и неурожаи и т.д.».

Самый же глубокий слой русского бессознательного (!) – гиперборейский (ну конечно же!). «Последним самым глубоким слоем русского бессознательного является гиперборейский сон. Это сон арктического календаря, в котором развертываются сюжеты рунического графического толка»[23].

Впрочем, Дугин замечает, что гиперборейский сон является скорее универсальным и не составляет уникальной особенности только русского народа. «Это общий сон, чья структура совпадает с примордиальной Традицией».

Вообще в исторической науке занятия архаикой нередко характерны и соблазнительны, скажем так, для не слишком строгих умов, склонных к фантазированию и произвольным спекуляциям. Седая древность, о которой толком почти ничего неизвестно, даёт для этого большие возможности.

* * *

В целом, виду такого оригинального видения, что есть русское, утверждение и присягание Дугина на безусловную верность Православию в своей теории носит больше декларативный и несерьезный постмодернистский характер. Несущие скрепы и схемы дугинской мысли иные, в чём он сам, впрочем, открыто и признаётся. Sapienti sat.

Поскольку самое главное Дугин ссылает сразу в две самые тёмные области (архаика, да ещё и бессознательное), определения русскости у Дугина являются абсолютно не верифицируемыми и не фальсифицируемыми. То, что он понимает под русской структурой, русским здоровым архаическим народным ядром, и т.д.,  всё это по Дугину скрыто в толще времен и находится сейчас разве что в бессознательном, но ещё не выразилось в «русской керигме». Архаика + бессознательное как главная онтология – это некий сразу двойной приём, при помощи которого можно, простите, весьма эффективно пудрить мозги.

Итак, что есть русское и кто такие настоящие русские, может нам сказать лишь единственно лишь сам Дугин, искусный аналитик коллективного бессознательного. Ведь «коллективное бессознательное состоит из юнговских архетипов – великих снов»[24], а искусство толкования снов – товар штучный и не слишком научный.

Получается, вся великая история России, вся богатейшая история русской культуры и русской мысли, все их великие взлеты, глубокие прозрения и тихие откровения, все они были лишь несовершенными приуготовлениями и мерцающими проблесками к всепобеждающему явлению учения А.Г. Дугина.

Продолжение следует?

---

[1]Дугин А.Г. Археомодерн. М: Академический проспект, 2022. С. 112–113.

[2]Там же. С. 65–66.

[3] Там же. С. 30.

[4]Там же. С. 57.

[5]Там же. С. 58.

[6]Там же. С. 25.

[7] Там же. С. 118.

[8]Там же. С. 26–27.

[9]Там же. С. 27.

[10]Там же. С. 28–29.

[11]Там же. С. 66.

[12]Там же. С. 69.

[13] Там же. С. 151.

[14]Там же. С. 163.

[15]Там же. С. 166.

[16]Там же. С. 113.

[17]Там же. С. 168.

[18]Там же. С. 154.

[19]Там же. С. 165.

[20]Там же. С. 137.

[21]Там же. С. 139.

[22]Там же. С. 139.

[23]Там же. С. 140.

[24]24 Там же. С. 126.